– Ты сходишь с ума.

И в этом нет ничего удивительного, но об этом я тактично умалчиваю.

– Точно, – отвечает Маша Кокаинщица и добавляет: это ведь нормально, да?

Что я могу ответить? Несколько часов назад я смотрел на фотографии, сделанные Инной. Когда я только нашел их, там не было ничего, кроме интерьеров. Но сегодня на снимках я увидел еще и улыбающегося карлика. Он то стоял, то сидел, но лицо его непременно было растянуто в пошлой, сальной ухмылке. Холод обрушился на меня в тот момент, словно молот Одина. Мне даже почудилось, будто мой хребет треснул с хрустом и развалился на мелкие кусочки. Именно после этого я решил надраться водки вместе с Машей Кокаинщицей.

– Я не знаю, что значит слово «нормально», – говорю я и вздыхаю.

Где та точка отсчета, от которой считается нормальность, я спрашиваю. У кого в руках судьбоносные параметры нормальности, я спрашиваю. Кто наделен властью распределять по двум корзинам нормальное и ненормальное, я спрашиваю. А Маша Кокаинщица отвечает, что не в курсе, но мои риторические вопросы ее успокаивают.

Она говорит:

– Действительно, совсем я загналась что-то.

Ну да, параноидальные истерики теперь принято называть загонами. Так проще. Убив любимую кошку в очередном приступе, можно сказать «извините, загнался». Это слово придает некоторую обыденность маниакальным поступкам, поэтому становится не так страшно от своих же собственных тараканов. С загонами не изолируют от общества, не прописывают смирительную рубашку в качестве терапии, не сажают в тюрьму, в конце концов.

Мы продолжаем пить. Маша Кокаинщица заводит разговор о разностях в водочных марках. Мне это абсолютно неинтересно, поэтому я пропускаю ее слова мимо ушей, иногда кивая, чтобы поддержать беседу. Гораздо важнее сейчас, как можно скорей потерять сознание и забыться, ведь именно за этим я сюда и приехал. Но только с каждой следующей рюмкой опьянение отступает, а мутная пелена спадает. Такое случалось и раньше, кстати. Вдруг Маша Кокаинщица произносит:

– Я сейчас кого-нибудь убью.

Эти слова особенно тревожны в ситуации, когда кроме нее в квартире есть только я. Мои глаза тут же оценивают кухню на предмет опасных предметов и насчитывают около двух десятков потенциальных орудий: несколько ножей, стеклянные бутылки, утюг на окне, маленький топорик для рубки мяса и еще много вещей домашнего быта.

– Мне так плохо, что я сейчас точно кого-нибудь убью, – стонет Маша Кокаинщица, а у меня появляется идея пятиться спиной к выходу.

Метр за метром я, захватив с собой едва початую бутылку водки, приближаюсь к коридору. Говорю Маше Кокаинщице что-то успокаивающее, но движения не прерываю. Это как тактика работы с опасным преступником (говорить и неминуемо сближаться), только наоборот.

Мимо проплывают шкафчики для посуды, металлический блеск холодильника, отражение меня в стекле кухонной двери, дорогая вешалка для одежды, которой место в музее, а не в прихожей наркоманки. Голос Маши Кокаинщицы практически не слышен, а я начинаю надевать ботинки.

– Я постоянно страдаю, и от этого мне так плохо, что я сейчас кого-нибудь убью, – не унимается Маша Кокаинщица.

Но меня уже нет, я шатаюсь от одного лестничного проема к другому. Гул лифта наполняет собой все пространство подъезда, но я решил его не дожидаться. Слава Богу, машина открывается нажатием кнопки на брелоке, а не при помощи ключа и замочной скважины. Сейчас мне было бы практически невозможно попасть точно в цель.

Голова окончательно прояснилась, чего не скажешь об остальных частях тела: я не хожу, а перебегаю, падая. Украденная бутылка водки торчит из кармана пальто, поэтому, сев в машину, я обливаю пассажирское сиденье и ручку переключения передач вместе с рулем. На удивление, мотор заводится с первого раза, и я трогаюсь, молясь, чтобы на пути мне никто не попался. Поездка похожа на вальяжный заплыв вдоль песчаного берега: я то и дело натыкаюсь бампером на сугробы, глохну, трогаюсь снова. Машину тащит по гололеду по совершенно непредсказуемой траектории. Или это я так кручу-верчу рулем? Без разницы, потому что вдруг гаснут фары. Ах, это моя беспомощная рука случайно отключила их, а как вернуть свет обратно, я не имею понятия. Где-то здесь должна быть кнопка, или рычажок, или ручка, и что там еще может включить фары.

Решения проблемы я не нахожу и доезжаю до дома в кромешной тьме. Паркуюсь прямо на скамейке, где днем обычно щелкают семечки бабки. Надо бы выйти на улицу, подняться до квартиры и упасть на диван, но неожиданно накатывает усталость (да такая, что голова просто падает на грудь), поэтому я засыпаю, уткнувшись лицом в приборную доску.

Сквозь тонкую оболочку еще живой реальности слышны голоса Бельмондо, Де Ниро и Сальмы Хайек. Сегодня они декларируют стихи. Я хватаю бесхозную сумку с клюшками и присоединяюсь к экзотической забаве, не замечая пикирующих мне на голову облаков.

31

Я видел белых медведей. Видел, как они камнем уходят на дно.

Мало найдется мест на Земле, столь же непригодных и холодных для проживания, как арктические снежные пустыни. Три месяца полярной ночи, шесть месяцев непрерывного полярного дня, метели, лед и слепящий снег – вот он, мир белых медведей, вымирающего вида дикой природы.

В Большой советской энциклопедии можно узнать, что белый медведь (ошкуй, Ursus maritimus) – это хищное млекопитающее семейства медведей и типичный представитель арктической фауны. Самый крупный представитель земных хищников. Некоторые самцы имеют тело длиной до 3 метров и массу до тонны. Несмотря на такие размеры и кажущуюся неповоротливость, белые медведи даже на суше быстры и ловки, а в воде легко и далеко плавают. С поразительной ловкостью белый медведь передвигается по самым тяжелым льдам, проходя 30—40 километров в день, при этом он легко преодолевает ледяные торосы почти двухметровой высоты. Огромная мощь столбообразных ног и размеры ступни позволяют ему в случае надобности передвигаться по глубокому снегу быстрее, нежели любому другому полярному животному.

Белые медведи обладают несравнимой устойчивостью к холоду. Их густой длинный мех состоит из полых в середине волосков, содержащих воздух. Многие млекопитающие имеют подобные защитные полые волосы (эффективное изоляционное средство), но те, что у медведя, обладают уникальными особенностями. Мех белого медведя так хорошо сохраняет тепло, что его невозможно обнаружить воздушной инфракрасной съемкой. Отличную теплоизоляцию обеспечивает и подкожный слой жира, достигающий с наступлением зимы 10 сантиметров в толщину. Без него белые медведи вряд ли смогли бы проплывать по 80 километров в ледяной арктической воде.

Этих представителей арктической фауны возможно встретить на российском побережье Северного Ледовитого океана, на севере Норвегии, в Гренландии, в Канаде, на Аляске. Кстати, белые медведи – единственные крупные хищники на Земле, которые до сих пор живут на своей исконной территории, в естественных условиях. Сей факт подтверждает невероятную выносливость этих животных, но им стоит благодарить судьбу за то, что в Арктике на дрейфующих льдах обитают тюлени, их излюбленная и основная пища. На каждого белого медведя приходится приблизительно пятьдесят тюленей в год. Однако охотиться на них не так уж и просто: состояние льда меняется каждый год, а поведение тюленей непредсказуемо. Белым медведям приходится проходить тысячи километров в поисках лучших мест для охоты.

Кроме того, сама охота требует навыков и терпения. Медведь часами караулит вычисленного им тюленя у лунки, ожидая, когда тот всплывет подышать воздухом. Тогда он моментально наносит удар лапой по появившейся из воды голове морского зверя и тут же выбрасывает его на лед. В первую очередь, хищник пожирает шкуру и сало, а остальную тушу – лишь в случае большого голода. Охотящегося на тюленя белого медведя обычно сопровождает один или несколько песцов, жаждущих воспользоваться останками убитых животных. Белые медведи и сами не брезгуют падалью, компенсируя таким образом недостаток тюленьего жира и мяса. Падаль хозяева ледяного царства способны учуять за несколько километров, и если вдруг кит, попав на мелководье, обсохнет и погибнет, тут же со всех сторон сбежится целая компания вечно голодных белых медведей.