— Постараемся удовлетворить ваше любопытство, Валентин Семенович, губы Голубева тронула легкая усмешка. — Хочу, однако, напомнить, что вопросы здесь задаем мы.

— Уж это мне хорошо известно, гражданин начальник, — Карякин перешел на эту форму обращения, как бы напоминая о своем долголетнем пребывании в местах не столь отдаленных.

— Почему же так сразу — «гражданин начальник»? У меня есть имя и отчество — Алексей Васильевич. Вы, Карякин, кажется, еще не обвиняемый.

— Тогда кто же?

— Это будет зависеть от многого, и от вашего поведения — тоже.

Голубев по-прежнему изучающе присматривался к этому человеку, пытаясь прочитать по выражению очень обычного, ничем не примечательного лица его мысли. Ему приходилось допрашивать не только преступников, но и тех, кто уже отбыл «срок». Почти на каждом из них пребывание в заключении оставляло свою печать, не заметную неопытному глазу. Однако у майора глаз был наметан. Даже в уличной толпе, присмотревшись к случайному прохожему, он мог поставить «диагноз» и, если выпадал случай, убеждался в его правильности.

Однако в том, как вел себя Карякин, не было ничего от темного, блатного мира. Держится свободно, но не развязно, даже с некоторым достоинством, без того истерического надрыва, показной бравады, за которыми уголовники пытаются спрятать элементарную трусость. «Или он действительно спокоен, или умеет владеть собой, — решил майор. В любом случае с ним надо держать ухо востро».

Голубев начал с самого простого вопроса:

— За последнее время вы сдали в комиссионный магазин на Димитрова скульптуру, вазу, картины, весьма дорогостоящие. Не поясните, откуда у вас эти вещи?

— Почему же не пояснить. Это вещи не мои, а одного моего приятеля.

— Из Кишинева, — майор чуть приоткрыл свои карты.

— Да, оттуда, — спокойно подтвердил Карякин. — Вы, смотрю, даром времени не теряли.

— Так же, как и вы, Карякин, — усмехнулся майор. — Фамилия этого приятеля?

— Воронков Олег Георгиевич. Очень солидный человек, между прочим, его там многие знают. Коллекционер. Я у него дома несколько раз бывал. Попросил меня сдать. Здесь продать легче.

— Прекрасно, Валентин Семенович, — одобрительно произнес Голубев. — Такой разговор мне пока нравится. Откуда у вашего приятеля эти вещи?

— Я уже показывал, что он — коллекционер, причем знающий. А коллекционерам такие вопросы не задают. Одно могу сказать — он их не украл. Вещи светлые. А остальное меня не интересовало.

— Что еще, кроме сданных вами в комиссионный магазин вещей, передал вам Воронков?

— Да так, кое-какие мелочи. Я ведь собираю старинные доски и прочее.

Майор выдвинул ящик стола, достал лампаду:

— Например, вот это?

Карякин не проявил радости при виде пропавшей лампады, скорее, наоборот — был неприятно удивлен.

— Она самая. Откуда она у вас?

— Скажите лучше, как попала она к Летинскому?

— Какому Летинскому? — искренне удивился Карякин. — Первый раз слышу эту фамилию… А дело было так. Звонит мне однажды домой какой-то человек, говорит, что врач, коллекционер, называет фамилию нашего общего знакомого и просит разрешения посмотреть мою коллекцию. Я не возражаю. Приезжает вскоре, носатый такой, сразу не понравился он мне, однако показываю вещи. Он восхищается, увидев эту лампаду, вытаскивает четыреста рублей и говорит: «Это вроде аванса, сейчас времени нет, я на дежурстве, а вечером продолжим разговор». Звонил он в тот день несколько раз, говорил, что не может вырваться, сложное дежурство выпало, несколько операций пришлось сделать. Наконец, уже часов в одиннадцать, позвонил, назначил встречу возле поликлиники, сказал, чтобы я захватил с собой потиры, чаши и другие вещи, которые он отобрал днем. Подозрительно мне это показалось, однако хватаю такси, еду. Этот носатый возле «Жигулей» стоит. Пальто расстегнуто, белый халат виден. И машина медицинская, с надписью. Значит, думаю не соврал, действительно врач. Говорит, поедем к нему домой. Долго ехали, куда-то по Ленинградскому шоссе, я номера дома не помню. Заезжаем во двор, он берет сумку и говорит: «Извините, ко мне домой нельзя, жена болеет и все такое. Я сейчас, только посмотрю еще разок вещи, выйду и рассчитаемся. Шофер наш, больничный, в машине останется, не беспокойтесь». И ушел. А минут через двадцать шофер включает мотор. «Ты как хочешь, а я ждать больше не могу». И поехал. Тут я и понял: да это же чистое динамо. Как фраера меня провели. Уехала машина, а я остался. Дом огромный, где его искать, носатого, куда пойдешь?

— В милицию, например, — подсказал Шатохин. — Почему вы не заявили, Карякин?

Тот смешался, но только на секунду:

— У вас и так работы хватает, — лицо Карякина расплылось в ухмылке, да и все же дал он четыреста рублей, этот доктор.

— Допустим. А сколько вам заплатили американские дипломаты за икону? — Голубев приоткрыл еще одну карту.

Ухмылка мигом слетела с лица Карякина.

— Какие дипломаты? — растерянно пробормотал он. — Не знаю никаких дипломатов.

— Те, с которыми вы сидели в «Звездном небе». Неужели забыли? Такая теплая компания. Могу напомнить. — Майор снова полез в ящик и вытащил несколько фотографий. — Хорошо получились, между прочим, особенно ваша дама. Фотогеничная.

Карякин с минуту разглядывал снимки, потом небрежно отложил их в сторону:

— Так бы сразу и сказали, гражданин майор, какие же это дипломаты. Обыкновенные джоны-фирмачи. Как же, помню, случайно познакомились. Хорошо посидели.

— Однако машина была с дипломатическим номером.

— Я к номеру не присматривался, они сами сказали, что фирмачи, а мне, гражданин майор, какая разница — джоны, и все. А разговор о досках был, не стану отрицать. Показал им несколько. Не понравилось, видите ли. С тем и разошлись. За это ведь срок не дают? — Он снова ухмыльнулся. — Да и где доказательства? Я вам все честно показываю, а вы не верите. Да же если вещи Воронкова темные, то я тут при чем? С него и спрашивайте.

«Да, в логике ему не откажешь, — размышлял Голубев, — однако если он и говорит правду, то не всю, далеко не всю. Признается в частностях, умалчивает о главном». Такой отвлекающий маневр был достаточно хорошо знаком оперативникам. Карякин ни словом не обмолвился о том, что ездил на свидание к «врачу» не один, а с любовницей. Не хотел впутывать. Почему? Из джентльменских побуждений? Однако на джентльмена он совсем не похож. Именно с ней, с Татьяной Рагозиной, видимо, и связано то главное, что пытается скрыть Карякин. Приемщица художественного комбината узнала на фотографии в «Звездном небе», которую показал майор Карякину, ту самую молодую женщину, что сдала икону Николая Угодника. Не очень уверенно, правда, но узнала. И то, что Карякин о Татьяне умалчивает, лишь усилило подозрения. И Голубев решил пойти ва-банк:

— Вы требуете доказательств, Карякин, — майор взглянул прямо в его белесоватые глаза. — Это ваше право. Вы их получите. А сейчас объясните нам, как попала к вам икона Иоанна Крестителя, или Ангела пустыни.

На лице Карякина в первый, пожалуй, раз за время допроса мелькнула тревога. Он отвел глаза и пробормотал:

— Какого Крестителя? Их много, этих досок с крестителями. В моей коллекции штук семь наберется.

— О вашей коллекции мы еще поговорим, а пока я спрашиваю о доске, которую сдала на Большую Полянку Рагозина. Той самой, что по новой записана, под Николая Угодника. — Голубев встал, открыл сейф и извлек из него «Ангела пустыни». — Узнаете?

Карякин бросил косой короткий взгляд на икону и ничего не ответил. В комнате воцарилось молчание, которое длилось довольно долго. Наконец он тихо произнес:

— Ваша взяла, гражданин начальник. Слышал я такую поговорку: лучше быть хорошим свидетелем, чем плохим обвиняемым. Так вот, я предпочитаю первое и потому прошу учесть мое чистосердечное признание.

— Мы все учитываем, Валентин Семенович. Продолжайте.

— Было дело, записал я этого Ангела. Упросил меня один фирмач, очень уж ему понравилась эта доска.