Улыбка сошла с обычно серьезного, даже сурового лица полковника, когда он дошел до сообщения из Приреченского района о вооруженном нападении на ночного сторожа и ограблении церкви. Подчеркнул скупые строчки сводки и нахмурился. За сравнительно короткое время это было уже шестое по счету ограбление церквей, однако с применением огнестрельного оружия — первое. Едва Ковчук прочитал ее до конца, как зазвонил один из пяти телефонов — прямой связи с министром. Он быстро снял трубку, отчеканил: «слушаюсь» и заторопился на второй этаж. «Не иначе, как по этому делу вызывает».
Министр сидел в самой глубине огромного длинного кабинета, обшитого деревянными панелями. Полковник переступил порог и сразу отметил, что министр сегодня был в форме. Форму он носил редко, предпочитая обычный штатский костюм. Очевидно, предстояло важное совещание или прием. Седой, представительный, с правильными, спокойными чертами лица, в генеральском мундире с несколькими рядами орденских планок, он выглядел весьма внушительно за своим массивным письменным столом.
При появлении Ковчука министр оторвал голову от бумаги, которую читал, не спеша снял очки и жестом пригласил садиться. В его неторопливых движениях сквозила спокойная уверенность человека, наделенного немалой властью и отдающего себе в этом отчет.
— С утренней сводкой вы, Никанор Диомидович, надеюсь, уже ознакомились? — как о само собой разумеющемся спросил он ровным голосом.
— Так точно, товарищ министр, ознакомился! — чуть громче, чем надо, отвечал полковник.
— Вот и отлично, — тем же спокойным голосом продолжал генерал. — Стало быть, в курсе. — Он чуть помедлил. — Какое это у нас по счету ограбление церквей? Пятое, кажется?
— Нет, шестое, — поправил начальство Ковчук и виновато добавил: — К сожалению.
— Значит, шестое… Но с применением оружия — первое?
— Первое, товарищ министр. — Полковник глубоко вздохнул. — Совсем обнаглели.
— Вот именно, чего им не обнаглеть. — Министр внимательно посмотрел на полковника. Ковчук правильно истолковал этот взгляд:
— Так мы же не сидим сложа руки, товарищ министр, розыскная работа ведется. Кое-что рисуется, но в целом — туман.
— Кто, кстати, ведет эти дела?
— Следователь Бордеяну, а от нас — старший лейтенант Чобу.
— Чобу? — переспросил министр. — Помню такого, он, если не ошибаюсь, Омскую Высшую школу милиции закончил. Смелый парень, отлично проявил себя при задержании особо опасного преступника. Весь в деда, тоже у нас в органах служил. — Он сделал паузу. — Однако одной только смелости в данном случае недостаточно. Нужен более опытный розыскник, дело, судя по всему, трудное, я бы сказал, деликатное. А тянуть больше никак нельзя. Звонили из вышестоящих органов, интересовались ходом расследования. Там взяли его на особый контроль, и я тоже — соответственно.
Министр снова бросил выразительный взгляд на Ковчука, открыл папку с бумагами и протянул ему лист, исписанный затейливым каллиграфическим почерком, какой сейчас редко увидишь: буквы были украшены причудливыми завитушками. Но еще больше полковника удивил непривычный, странный слог этого письма.
«Смиреннейше доводим до сведения уважаемого Министра, — прочитал Ковчук, — что нашу святую Михайловскую церковь постигло большое несчастье. Злоумышленники проникли в храм божий, осквернили алтарь. Они унесли драгоценные реликвии нашей церкви, чем ввергли прихожан в непреходящую скорбь. С душевной просьбой к Вам — помогите найти святотатцев, и пусть их покарает Бог и закон.
Ковчук в некоторой растерянности повертел письмо.
— Жалуются, значит, верующие… — он хотел еще что-то сказать, но его остановил министр:
— Не жалуются, товарищ полковник, а просят помощи, и не у кого-нибудь, а у нас, органов внутренних дел. Значит, доверяют, ищут защиты. Хочу, Никанор Диомидович, чтобы вы и другие четко уяснили: дело это особое, необычное. Ограбить церковь — это не совсем то, что, допустим, обокрасть магазин. Не исключаю, что какой-нибудь демагог пустит грязный слушок: смотрите, люди добрые, вот как коммунисты-атеисты борются с религией. И кто-нибудь может поверить в эти басни. И потом похищены действительно большие ценности. Ведь все эти потиры и иконы — не только религиозная утварь. Это же свидетели нашей с вами истории, произведения искусства. Между прочим, собственность государства.
— Извините, товарищ министр, но я не совсем понял… о государственной собственности.
Министр не удивился этому вопросу и даже, кажется, ожидал его.
— Если уж начальник управления министерства не в курсе, то что говорить о наших работниках на местах. Видимо, и в этом кроется одна из причин наших неудач. Подумаешь — украли у попов какую-то чашу, ну и бог с ней. Не велика потеря. Не исключено, что так кое-кто рассуждает. И отношение соответствующее. Церковь же отделена от государства, пусть сами попы и разбираются…
Он порылся в серой папке и извлек из нее бумагу с грифом уполномоченного Совета по делам религии при Совете Министров СССР по Молдавской ССР.
— Прошу ознакомиться.
«В соответствии со статьей 28 Положения о религиозных объединениях в Молдавской ССР, — гласила бумага, — утвержденного Указом Президиума Верховного Совета МССР от 19 мая 1977 года, все молитвенные здания, а также необходимое для отправления культа имущество, переданное по договору верующим, образовавшим религиозное общество, приобретенное ими или пожертвованное им, является собственностью государства».
— Теперь, Никанор Диомидович, вам, надеюсь, все понятно? Учитывая особую важность этого дела и большой объем розыскной работы, считаю целесообразным создать оперативную группу. Кто ее возглавит? Ваше мнение?
Этот естественный деловой вопрос вызвал в душе Ковчука целую бурю чувств, которая, впрочем, никак не отразилась на его лице. «Не доверяет, стало быть, раньше бы просто приказал мне возглавить группу, дело особой важности, сам говорит, а теперь, видишь ли, советуется. Пора подавать на пенсию, это ясно, как день».
Почти всю свою сознательную жизнь Ковчук отдал службе в молдавской милиции. И начал ее в 1944 году, когда партизанский отряд, в котором служил украинский паренек, с боями пройдя путь от Брянских лесов до берегов Днестра, был расформирован. Часть партизан влилась в действующую армию, чтобы продолжить победоносный поход дальше, на Запад. Для них война не окончилась. Не кончилась она и для Ковчука и многих других молодых ребят, оставшихся в освобожденной Молдавии и сменивших партизанские ватники на серые милицейские шинели. Это была война без линии фронта. С бандами недобитых фашистов, буржуазных националистов и прочей нечистью, скрывавшейся в кодрах, терроризировавших мирное население. Вот когда пригодились партизанский опыт, смекалка, военная хитрость…
Война без линии фронта для Ковчука так никогда и не кончилась. Вор, бандит, грабитель — это тот же враг, враг честных людей. И все эти годы с ними вел беспощадную борьбу оперативный уполномоченный, затем начальник отделения уголовного розыска райотдела милиции, потом начальник райотдела внутренних дел, и наконец — начальник управления уголовного розыска министерства Ковчук. Получить специального образования так и не удалось, однако Ковчук с лихвой восполнял этот пробел богатым опытом, природной смекалкой и умом, проницательностью…
Годы пролетели, как один. Вот уже маячит пенсионный рубеж. И хотя руководство ни словом, ни даже намеком не давало понять полковнику, что ждет его ухода на «заслуженный отдых», он стал болезненно остро реагировать на самые, казалось бы, обычные вещи. Ему всюду и во всем виделся намек на пенсию. Как, например, сейчас, когда министр задал вполне обычный рабочий вопрос. Конечно, Ковчук не мог не понимать, что он, начальник управления, не обязательно должен возглавить оперативную группу, даже если и предстоит расследовать особо опасное преступление. За ним сохранялось общее руководство в любом случае. И задай министр этот вопрос раньше, он бы встретил его, как должное.