— Слышь, Малыхан! Бросай ты этот телик, давай играть! — заорал через всю комнату Ушастик, нарушая покойную тишину.

— И то правда, — покладисто ответил Малыш, — к черту дурацкие новости, ничего хорошего все равно не увидишь — одни бандиты да убийства!

— Аха-ха-ха! Ты прям в точку — как раз сейчас опять трупаки показывают! Хорошо, что это все — не про нас! — заржал Ушастик и вдруг, запнувшись на полуслове, метнулся к Малышу и вцепился ему в руку, держащую пульт.

— Ты что, Ушастый, одурел? — возмутился Малыш. — Ты сам же сказал — выключить.

— Тихо, тихо, тихо… — залепетал Ушастик. — Мне показалось, что там, там.

— Ушастик, — захихикала Аделаида, — а ты знаешь, что «белочка» — это не зверек с пушистым хвостиком, а белая горячка?

Но Ушастик не ответил. Он неотрывно смотрел на экран, и лицо его, всегда детски-румяное, стало белее мела. Губы его затряслись, одной рукой он указывал на телевизор, а другой пытался прибавить звук с помощью пульта, который так и не выпускал Малыш.

Компания лениво стягивалась поближе, недоумевая, что это на Ушастика нашло. Все знали, что с «белочкой» парень знаком не понаслышке, и поэтому не очень-то доверяли его зрению и слуху, справедливо полагая, что ими вновь могут овладеть галлюцинации.

— Там... там, да смотрите же! Стаська!!! — заорал Ушастик, и в этот же момент звук телика взмыл во всю громкость, возвещая голосом известного криминального диктора: «…Тело убитой было найдено в номере люкс известной пятизвездочной гостиницы для интуристов, вход в которую разрешен только гражданам дальнего зарубежья. Никаких документов и вещей, которые помогли бы опознать убитую, при ней не обнаружено. Неизвестно, как пострадавшая оказалась в номере, по версии милиции, она промышляла продажей наркотиков или занималась проституцией, но экспертиза не обнаружила признаков недавних половых сношений...»

— Заткнись, заткнись!!! Да выключи это к черту! — Малыш не заметил, как вскочил и истошно орал, размахивая руками: — Стася! Стасенькааа!!!

Он захлебнулся рыданиями и, подбежав вплотную к телевизору, впился глазами в экран. Его глаза глядели прямо в глаза, пустые и изумленно распахнутые глаза девушки, без которой жизнь на этой земле не имела для него никакого смысла. Можно было обмануть себя, сказав, что это — не она. Что это не ее прическа и туфли. Или: что она последние лет пять не носила ничего, кроме брюк и бесформенных свитеров. Или еще: что у нее и денег-то нет теперь на украшения, а у девчонки на экране все руки в брюликах. Но это было бесполезно. Потому что он знал, он понял и все поняли, что это была она.

Малыш бессильно опустился на пол, друзья стояли как вкопанные. Уже давно сменился сюжет, а никто так и не решился тронуть пульт и выключить звук. Наконец Митюха, отмерев, щелкнул кнопкой, и экран погас. И тут Лялька обрела дар речи.

— Я же говорила, говорила тебе тогда! — заорала она в лицо Малышу. — А ты мне не поверил, высмеял меня! А потом обзывал дешевой шлюхой, так вот, полюбуйся на дорогую!

— Ах ты, дрянь маленькая! Ты же клятву дала молчать! Я же тебе. Я же пожалел тебя! А ты рассказала ему! — прошипел Митюха, подходя к Ляльке вплотную. — Шалава ты неблагодарная, вон из моего дома! Убирайся!

— Ничего я ему не говорила, я просто видела ее в ресторане и сказала Малышу, а он… — Лялька визжала уже, как на базаре в родных Матюжках.

— Так ты знал??? — Это Малыш обрел дар речи. Он отмел Ляльку одним движением руки и подошел к Митюхе. — Ты, значит, знал? — Малыш теперь был на удивление спокоен. Каменное оцепенение сковало его снаружи, а ненависть закипала изнутри.

— А ты, значит, не знал? — Митюха не отступил ни на шаг. — Тебе нравилось пить и страдать, страдать и пить. И песенки сочинять про нее. Но никогда ты не спросил, нужна ли ей помощь.

— А ты, видимо, спросил? И, видимо, помог, как я погляжу? Поэтому она сейчас перестала быть живой, а вам хоть бы что! — Малыш оглянулся вокруг.

Друзья стояли как побитые.

— Не знали мы ничего, — взяла слово Аделаида. — Тут же никто ни о чем не спрашивает. Пришел — ушел. Выпил — подвиг, не выпил — подвиг. Она, конечно, иногда Митюхе что-то нашептывала. А больше — никому. Да ты-то сам хоть раз спросил ее — есть ли у нее обед и ужин сегодня? Только деньги занимал да беспокоился, с кем она спит! Да и то — не очень, — добавила она, хмуро поглядывая на Ляльку.

Но Малыш не слушал ее. Не отрываясь, с ненавистью смотрел он Митюхе в глаза и вдруг, схватив стул, бросился на него. Митюха в долгу не остался, выхватив неведомо откуда оказавшуюся под рукой трость, он ловко отражал удары противника словно шпагой.

Дерущиеся закружились вокруг стола. Лялька истошно завопила.

— Да разнимите же их как-нибудь, они же убьют сейчас друг друга! — закричала Аделаида, обращаясь к парням.

— Да они сейчас и нас поубивают, — философски заявил Борюсик. — И что ты с таким количеством трупов делать будешь?

— Козел, — процедила Аделаида.

В этот момент Малыш нанес сокрушительный удар стулом по Митюхе, но попал прямиком по железной спинке кровати, и стул разлетелся на мелкие щепки. Обезоруженный, он был немедленно схвачен Ушастиком и Саньком. Митюха вытер кровь с лица и швырнул трость на пол.

— Все, уймись. И послушай. Да, я все знал. Я хотел ей помочь. Я предлагал ей. Но она отказалась. Наотрез. Говорила, что сама должна искупить вину.

— Я тебе не верю, — прохрипел Малыш. — Я тебя ненавижу! Я вас всех ненавижу… Пустите! Я ухожу. Я никогда никого из вас видеть больше не хочу, ясно!?

У Малыша начиналась истерика. Ребята уже не держали его, он обмяк на полу, скорчился и утирал слезы руками. Плечи его ходили ходуном, и все тело мелко-мелко тряслось.

В комнате повисло унылое молчание.

— Ну что, ребят, — вздернуто-бодро заговорила Аделаида. — Нужно немножко дозаправиться, думаю, а то — тяжело как-то. Стасеньку нашу помянуть. Мить, ну, мы в магазинчик быстренько, а вы уж тут как-то помиритесь. Санек, Борюсик, пошли, нужно купить маленькую бутылочку водочки (так в этой компании называли литровку)! — скомандовала она.

Санек и Борюсик, как сомнамбулы, потянулись за ней в коридор.

А в коридоре Аделаида зашептала:

— В общем, чего мы тут будем разборкам-то мешать? Пусть поговорят, выяснят отношения, а мы пока что. Тут недалеко ребята гуляют — день рождения у них, айда со мной, а? А то — на душе как-то муторно!

Долго упрашивать ей не пришлось. Наскоро одевшись, троица поспешила выскочить за дверь, навстречу новым радостям и удовольствиям.

Малыш поднялся с пола. Митюха молча сидел за столом один и пил водку из горла бутылки. На Малыша он даже не посмотрел. Лялька суетливо толклась у дверей. Ушастик виновато жался в углу.

Малыш, не глядя ни на кого, выбежал в коридор и с грохотом хлопнул за собой входной дверью. Лялька, не помня себя, без пальто и в домашних тапочках ринулась за ним.

Покров

Выпал снег в ночь на Покров. Давненько не бывало. Унылые серые дома в захолустных закоулках Города и мрачные берега реки Пряжки покрылись белым и покойным, будто умиротворение снизошло на эти скорбные места. В хрустальном утреннем затишье ночные медсестры психиатрической больницы № 2, некогда именованной в честь архиепископа Николая, Мирликийского Чудотворца, чье славное имя ныне, впрочем, было лечебнице возвращено, попивали чаек перед пересменком. Глядя в окна, они наслаждались вареньем из вишенок и райских яблочек, домашним кексом и пирожками. Эти ранние чаепития, будто ластиком, стирали память о тяжелых бессонных ночах. Потому что именно в ночные часы особенно возбудимы оказываются сумеречные закоулки помраченного сознания пациентов печальной обители, прежде соседствовавшей и с тюрьмою.

На рассвете, замученные уколами, холодными обливаниями из шлангов, смирительными рубашками, а главное — самими собой, ядом и токсинами собственной крови, спят пациенты мертвецким сном, накачанные снотворным. И если смотреть за окно, на белый-белый утренний снежок, то кажется, будто сама природа умыла печальный Город и нарядила его к празднику в невинное белое. Вне времени и пространства парит сестринская отделения общего режима, горячий чай крепок и ароматен и не заканчиваются домашние выпечные вкусности, на которые так горазды те, у кого заработная плата ниже прожиточного минимума. Но сестры не печалились, а, наоборот, изо дня в день, ухаживая за скорбными рассудком, всякий раз радовались, что уберег их Господь (чье имя наконец-то стало разрешено произносить в Городе во всеуслышание, не боясь опалы или даже ареста) от подобного страшного недуга. А деньги — да не в них счастье! Было бы здоровье, а там уж — как-нибудь. Но некое напряжение читалось сегодня в их взглядах и вопрос: «Будет? Не будет?»