Но Лялька этого уже не видела. Малыш увлек ее в пустующую светёлку, и там она мгновенно позабыла и Ми, и «подводную лодку», и противную Стаську, как в брюликах, так и без оных.

В тот день Лялька не смогла разыскать свой лифчик и решила вовсе не ходить на работу. Она лежала между сном и явью, свернувшись, как эмбрион в утробе зимы, ощущая даже в помещении дрожание морозного воздуха. Хорошо было ни о чем не думать (с похмелья это всегда легко получалось), а просто лежать и наслаждаться предвкушением веселья, которое неизбежно должно начаться, что бы ни происходило во внешнем мире. Тем более — приближались длиннейшие Новогодние празднества. В квартире царила звенящая тишина. Вчерашних гостей не осталось, а сегодняшние еще маялись на своих рабочих местах и могли только мечтать о вечерних удовольствиях. Митюха пока мирно почивал в своей келье, в загадочном уголке квартирного пространства, куда без разрешения не допускался никто, независимо от пола и возраста. На посещение этого помещения было наложено строгое табу, особенно когда там отдыхал хозяин. Даже самые отпетые девушки, готовые на все, не решились бы зайти сюда без приглашения. Митюха был вежлив, но настолько категоричен в отношении своей личной свободы, что никому и в голову не приходило это оспаривать, тем более что остальная территория огромной квартиры была предоставлена в полное распоряжение заходящих на огонек.

Уютную, почти материальную тишину внезапно нарушил хохот во дворе под окнами. Многоголосье то запевало песню, то взрывалось смехом, то начинало шуметь вразнобой, явно что-то обсуждая. Раздались разнокалиберные хлопки — вскрытие бутылки с шампанским, взлет фейерверка, потом еще и еще, потом дружные аплодисменты, и снова — веселый смех. «Вот, кто-то уже начал праздновать», — подумала Лялька.

В ту же минуту звонок весело затренькал, возвещая о явлении гостей хозяевам.

Лялька едва успела выскочить из кровати и придать себе более-менее «товарный» вид, благо Митюха тоже не торопился открывать ранним (всего-то еще пять вечера!) посетителям. Но те так активно шумели, стучали, кричали и звонили, что хозяин, очнувшись от анабиоза, прошаркал торопливо — отворять, пока соседи не повыскакивали на лестницу.

Развеселая компания, предводительствуемая самим Малышом, ввалилась в коридор и сразу рассыпалась по дому. Главными персонами здесь были уже виденные Лялькой ранее в закулисье капризная пышечка Леся и ее верный рыцарь — престарелый ковбой Лелик. Они и раздавали указания шумной сопровождающей толпе. По количеству позвякивающих пакетов было ясно, что праздник намечается нешуточный! Леся по зимнему времени была укутана в пушистые меха, и кукольное ее личико в обрамлении кудряшек разрумянилось. Малыш увивался вокруг парочки, помог даме размотать манто и шарф, сам снял с нее перчаточки и шапочку, непрерывно при этом что-то говоря Лелику, на что тот только похохатывал довольным баском. Раздетая Леся блистала декольте, плечами и ожерельями. Лелик же блистал отполированной лысиной, шитьем жилета и шпорами на золотых ковбойских сапогах.

— Мы, Митюша, решили тебе сегодня праздник устроить! — пропела Леся нежным голоском, обращаясь к улыбчивому хозяину. — Люблю я у тебя. Так мило, по старинке, так покойно и легко! А то ведь мы через день уже и в Мексику — и раньше марта не увидимся!

— Ну, ребят, накрывай! — басил Лелик, — Щас посидим, порадуемся деньку хорошему!

На стол явились невиданные яства. Перепелочки, зажаренные на шпажках, осетринка, икра белая, красная и черная, авокадо и спаржа, фейхоа и свежая клубника, ананасы, с шампанским, разумеется, сыры и колбасы, салаты всех сортов, французские хлеба и свежая зелень. Запах в гостиной стоял умопомрачительный. Бутыли с дорогущими напитками выстроились в ряд, как на параде.

Ради красотки Леси и шикарной трапезы Митюха выпотрошил буфетное нутро. На свет извлекались: старинный фарфоровый сервиз невероятной изысканности, хрустальные фужеры, стаканчики, мисочки и икорницы.

— Прости уж, дорогая, серебро столовое еще в семнадцатом году на хлеб поменяли, а вот «фраже» — глубокое посеребрение — удалось сохранить, сейчас найду, — вещал Митюха, обращаясь к Лесе. И он вытащил деревянный ларчик, в котором поблёскивали старинные вилки и ножи.

Красотка сидела уже у стола, покуривая сигаретку в длинном мундштуке, и вся компания кружилась вихрем вокруг нее. Парни наперебой говорили комплименты, целовали ручки, девчонки старались подражать, Лелик и Митюха — обращались только к ней, взирая с высоты своего возраста с удовольствием и гордостью. Малыш же егозил больше всех. Он схватил гитару и запел знойный старинный романс, томно глядя на виновницу суеты.

Музыкальная компания подхватывала припев:

Леся принимала знаки внимания с королевским спокойствием. Видно было, что у нее нет ни малейшего сомнения в том, что она — достойнейшее в мире существо. Во втором куплете она вступила с ответной арией:

И гости снова подхватили:

Глядя на все это толповерчение, Лялька тихо злилась на себя — за потерянный лифчик, за немытую голову и небрежный макияж. Про шмотки — и говорить нечего, одно только платьице на Леське равнялось примерно годовому Лялькиному заработку в лучшие времена. Чтобы немного успокоиться, Лялька привычно, на правах старожила, принялась расставлять тарелки, и все приняли это как норму — кто-то ведь должен на стол накрывать, когда другие веселятся! Вид Малыша, строящего глазки одновременно и Лесе и ее спутнику, взбесил Ляльку до такой степени, что она решила: «Непременно напьюсь и все ему выскажу!» Потому как по-трезвой было страшновато. Как-то раз попробовала — Малыш с полуслова сорвался, хлопнул дверью и ушел. А потом — дней десять пропадал и у Митюхи не появлялся.

— Итак, господа! — оборвал разговоры Лёлик, — Прошу к столу!

Народ бросился занимать места. Стол выглядел сногсшибательно. Сразу стало видно, что и Митюха и его квартира знавали лучшие времена. Деликатесы в фарфорах и хрусталях манили. Изящная сервировка придавала гостиной особую торжественность, которой никогда не отличались Митюхины ежедневные посиделки, зачастую с пластиковой посудкой, а то и — на газете, если лень на кухню за тарелками ходить. Присутствие ярких, как экзотические птицы, Леси и Лёлика, придавало трапезе особую изысканность. Впрочем, гости не претендовали на первенство, они, весело болтая, расхватывали редкостные закуски. Митюха разлил по первой и, на правах хозяина, постучал по бокалу, призывая народ к тишине.

— Кто воевал — имеет право у тихой речки отдохнуть! — провозгласил он первый тост и — махнул.

За ним махнули все остальные и радостно заболтали снова. Лялька, любопытство в которой боролось с обидами, примостилась на табуреточке около Митюхи — спрашивать. Соседом с другой стороны оказался тоже давний знакомец по истории в гримерке — парень в кожаной жилетке на голое тело (несмотря на наступившее зимнее время). Имя его, как помнится, было Виктор, но все называли его не иначе как «Аспирант». Прозвище это происходило отнюдь не от научных успехов молодого человека, который бросил школу после восьмого класса и ни разу об этом не пожалел. А происходило оно от любимого выражения Вити, объемно отражающего его фаталистическое отношение к жизни: «Аспирантуру не бросишь!» Но — нужно отдать должное недоучке — легкомысленная внешность и одежда Виктора обманывали доверчивого собеседника, а был это на удивление знающий и умный паренек. Молчаливый только. Но уж если его прорывало, то много интереснейших вещей мог он порассказать, так что дружки только диву давались — откуда он все это знает.