Бобриков
Я не встречал Бобрикова после того, как он стал человеком власти, и поэтому не могу говорить о том, каким он в конце концов стал, но до этого мы встречались часто в домах общих знакомых, принадлежавших к среднему классу. В так называемых аристократических кругах его в то время не принимали. В полку его не любили. Человеком он был неглупым, но слишком самоуверенным и напористым, дурного тона. Но приведу рассказ, слышанный мною от очевидца. Из него можно заключить, что и при дворе о нем не особенно лестного мнения были.
Как-то за завтраком Государь спросил московского генерал-губернатора, князя Долгорукова 26*, в Москве ли живет граф Лев Николаевич Толстой? Князь доложил, что да и что у него дом в Хамовниках.
— Странное название, — сказал великий князь Владимир. — Хамовники! хамы, что ли, там живут?
— По преданию, прежде там действительно жили одни хамы, — сказал Долгоруков и, усмехаясь, прибавил: — Да, впрочем, и сегодня их там немало.
— Вот куда бы тебе, — сказал великий князь Государю, — генерал- губернатором назначить Бобрикова. По Сеньке и шапка 27*.
Но Бобриков попал в Финляндию и начал орудовать, «Новое время» и патриоты своего отечества воспряли духом, и мало-помалу общественное мнение, то есть толпа баранов, заблеяло за ними: «Финляндцы нас хотят предать, спасайте Россию!» Финляндцы оказались столь же вероломным народом, как все некоренные русские: балтийцы, жители Литвы, Украйны, Армении, Грузии, Имеретии, то есть три четверти Европейской России.
А в действительности вот что случилось.
По прибытии в 1898 году Бобриков сперва, не прибегая к законодательству, начал русифицировать административным порядком. Затем в 1899 году уже появился Манифест, урезывающий права финляндского сейма. На этот Манифест был подан на Высочайшее имя адрес, подписанный 523 000 финляндцев. Всем, вероятно, памятно то сочувствие, с которым так называемый «великий адрес» был встречен и правительственными и общественными кругами России. Но Бобриков убедил, и адрес был оставлен без последствий.
Через два года, в 1901 году (и заметьте — в неконституционном порядке), воспоследовал новый закон о воинской повинности. Закон этот вызвал пассивное сопротивление, повальную неявку к призывам. Тогда финское войско (опять вопреки конституции) было упразднено, а в 1905 году, к возмущению всего гвардейского корпуса, и образцовый гвардейский Финский батальон уничтожен.
Весною 1903 года Бобриков, дабы иметь возможность справиться «с крамолой», получает чуть ли не диктаторские полномочия на три года — и начинается поголовное смещение губернаторов и чиновников-финнов и ссылка в Сибирь и за границу 28*.
Но не стану забегать вперед.
Поездка в Баку
В начале настоящего столетия мною, совместно с инженером Братке 29*, было устроено Биби-Айбатское нефтяное общество 30*, и мне опять пришлось побывать на любимом мною Кавказе и совершить путешествие, отчасти напоминающее приключения героя Жюль Верна в путешествии «Вокруг света». В Баку в феврале были назначены торги на нефтяные участки 31*, и я с инженером Коншиным 32*поехал туда. Отходящий из Москвы поезд был переполнен знакомыми нефтепромышленниками, желавшими принять участие в торгах, и главная тема разговора был вопрос, какой выбрать дальше путь: ехать ли морем из Петровска 33*или через перевал из Владикавказа на лошадях. Железная дорога Петровск-Баку тогда еще только строилась. Почти все попутчики в один голос стояли за морской путь, хотя, как оказалось потом, все отлично знали, что на отходящий пароход уже не попасть, а со следующим не поспеть вовремя на торги. Но все опасались, что при таком наплыве на перевале не хватит для всех лошадей, и хотели уменьшить число конкурентов. Мы им поддакивали, хотя сами твердо решили ехать сухим путем и уже заказали телеграммой лошадей. Во Владикавказе мы распростились с нашими попутчиками, которые с нескрываемой иронией пожелали нам не попасть в пути на вероятные завалы и спрашивали, нет ли у нас поручений в Баку, куда, конечно, морем прибудут значительно раньше нас.
Поужинав не спеша во Владикавказе, мы в покойной коляске в дивную лунную ночь двинулись в путь. Военно-Грузинская дорога одна из лучших горных дорог Европы; образцово оборудована, лучше, чем шоссе через Симплон и С.-Готард. Спокойные экипажи, лошади на подбор, станции с прекрасными буфетами. Мне десятки раз приходилось следовать по этой дороге, и путешествие всегда было сплошным удовольствием. Даже против завалов приняты все предосторожности. В местах, где такие завалы обычны, по шоссе устроены прочные крытые навесы, и снег катится через них. Вдоль дороги содержатся опытные сторожа из местных жителей, которые наблюдают за снегами, и когда завалы ожидаются, путешественников со станций не выпускают. Но, невзирая на это, ежегодно от завалов погибает немало людей, большею частью, правда, не путешественники, а местные жители, следующие не на почтовых. Однажды я видел, как у подножья Казбека откапывали большую группу возвращавшихся после Турецкой кампании казаков.
Места, через которые дорога проложена, восхитительны. Сперва вы едете по плодородной, широкой, зеленой долине, окруженной горами, потом по крутому тесному Дарьяльскому ущелью. Терек, как бешеный, у ваших ног скачет чрез каменья и утесы, покрытый гребнем пенящихся вод. Все уже и уже становится лощина, все выше и выше каменные утесы. Развалины замка царицы Тамары с высокой скалы угрюмо смотрят на вас. Все громче и громче бурлит река, все темнее становится ущелье. Но вот оно позади, и опять веселые горные пастбища. Вдали видны аулы, похожие на груды скал. Навстречу ползут скрипучие арбы, запряженные мохнатыми буйволами. На них целые семьи горных жителей. Черноокие ребята в больших черных, курчавых папахах глядят пытливо на вас. Закутанные женщины сидят как истуканы, боязливо прячась от мужских взоров. Вот по крутой тропинке, на поджаром кабардинце, с винтовкою в чехле за плечами, осторожно с гор спускается джигит. Ингуш, в лохматой бурке, шагает рядом. И все выше и выше вскачь несет вас лихая четверка могучих коней.
При подъезде на рассвете к последней станции до перевала нас поразило необычайное зрелище: десятки запряженных колясок и карет стояли у подъезда. Станция кишела людьми. И, входя, мы увидели наших московских товарищей; все без исключения были здесь. Мы расхохотались, но скоро наши лица вытянулись! Ожидались завалы. Никого со станции не выпускали. Я по опыту уже знал, какое удовольствие нас могло ожидать! Раз уже мне пришлось тридцать дней по случаю снежных заносов просидеть на маленькой станции.
Час проходил за часом. Начальник станции известий не имел. Завтрак прошел оживленно, но чем дальше, тем становилось томительнее, клонило ко сну, а не только прилечь — сидеть не было места, а путешественники все прибывали и прибывали. Обед подали скудный. Провизия была на исходе. К вечеру начальник заявил, что погода ухудшается, а чем завтра кормить будет, не знает.
Мы с Коншиным вышли во двор. Небо было угрюмо, шел снег. Уже в нескольких шагах ничего не было видно. Если не выехать завтра, к торгам не поспеть. Во что бы то ни стало нужно выбраться.
Мы порешили перевалить пешком. Двадцать верст не ахти что такое, а внизу перевезут на салазках осетины. Послали в аул — охотники нашлись. Но начальник станции, узнав о нашем намерении, нас не пустил. Ни просьбы, ни угрозы не помогли. Запрет выпускать исходил от самого главнокомандующего.