— У этих добровольцев есть возможность умереть героически и бессмысленно, что они и делают, — сказал Дохтуров. — Но, чтобы выиграть войну, этого недостаточно, и вся эта затея закончится печально. Россия либо станет посмешищем Европы, либо будет втянута в войну, гораздо более кровавую и не сулящую нам никаких преимуществ.

Я спросил его, что он думает о Черняеве.

— Черняев — очень талантливый и очень храбрый офицер, но столь же легкомыслен, как и те, кто послали его. Он заварил кашу, которую невозможно есть. Но ему везет. Вопреки всяким ожиданиям он продержался всякими приемами несколько месяцев, а теперь, когда он не в состоянии больше этого делать, его отзывают в Петербург. Похоже, что он родился в рубашке.

— Кого назначат на его место?

— Молю Бога, чтобы не меня. Нетрудно отправиться на смерть самому, но ужасно жертвовать ни за что жизнью тысяч.

— Но ты ведь можешь отказаться?

— Что ты говоришь! — сказал Дохтуров со злостью. — Отказываться можно, когда есть выбор. Но когда дело идет о безвыходной ситуации, такого выбора нет, ни солдат, ни служитель церкви не имеет права сказать «нет». Забыть о существовании своего собственного «я» — становится долгом.

Несчастного Дохтурова назначили на место Черняева. И он прямо из дворца направился в Сербию.

Начинается война

Вскоре объявили войну с Турцией 89*. Происходившее в Москве и Петербурге было похоже на то, что происходит в таких случаях во всех больших городах. Общество охватила лихорадка квасного патриотизма. При виде марширующих, даже когда публика знала, что марширующие всего лишь возвращались с учений к себе в казармы, она кричала «ура» и, как стало модно, «живио». В театрах по десятку раз требовали исполнения национального гимна, газеты на улицах покупались нарасхват, и кто-нибудь читал вслух статьи о войне, хотя радостных известий не было. В ресторанах рекой текло шампанское, омывая встречи гвардейцев, никуда пока не собиравшихся. Военная молодежь рвалась в бой и принимала любые назначения. Те, у кого было больше здравого смысла, просились в многочисленные штабы, где опасность была меньше, а возможность получения награды больше. Гражданские лица стремились в Красный Крест, где много платили. Пожилые дамы щипали корпию и пили чай с одним куском сахару, откладывая другой для раненых. Молодые женщины изменяли своим гражданским поклонникам и заводили романы с будущими героями, скрашивая их последние дни перед отправкой на фронт, где их поджидала героическая смерть.

Имена главных героев, Дубасова, Шестакова, Рожественского 90*, были на устах у всех. Все отправились на «веселую прогулку», как тогда говорили, добывать Георгиевские кресты. В действующую армию поехали великие князья, и за ними последовала Императорская гвардия, что было совсем неслыханно. Но вскоре всем стало ясно, что прогулка не была столь уж «веселой» и что «больной человек», как называли тогда Турцию, вовсе не находился при последнем издыхании, как предполагали близорукие врачи. Тогда радостные победоносные звуки смолкли и раздались голоса, направленные против правительства, которое так необдуманно ввязалось в эту авантюру. Громче всех возмущались те, кто вчера кричал «ура» по-русски и по-сербски.

Потом начали говорить о Радецком 91*, Скобелеве и Гурко 92*. Поскольку кампания затянулась, вернулись к обычной жизни, заговорили о моде и стали заниматься обычными делами. Только имя Скобелева звучало все чаще и громче. Он становился народным героем. Я не отрицаю и не хочу отрицать военный талант Скобелева или его храбрость, но нет никаких сомнений, что его быстро растущая слава и шум, поднятый вокруг его имени, были до большой степени созданы им самим. Для рекламы он жертвовал всем и заранее начал готовиться к этому, чтобы в нужный психологический момент его не забыли. Со своей точки зрения, он, конечно, все делал правильно. «Если к славе относиться с уважением, — говорил он обычно, — то за этой непостоянной дамой надо постоянно ухаживать». Так он и делал.

Когда он вернулся из Средней Азии, где получил не одну награду, Александр II отнесся к нему далеко не благожелательно. Все предсказывали, что его песенка спета и что никакого назначения на войну он не получит. Несмотря на это, перед отъездом в действующую армию он заказал дюжины своих фотографий, на которых был изображен в разных позах.

— Для твоей будущей биографии, Бонапарт? — спросил я его.

— Нет, для мыла, духов, шоколада a la Skobelev, — он ответил со смехом.

— Что, если тебе никакого назначения не дадут?

— Вероятно, не дадут. Но я сам, братушка, возьму, что надо. Поверь мне, что милости от них я ждать не стану. Мы и сами с усами.

При переходе через Дунай он так и поступил 93*.

В качестве поставщика армии

Начальник штаба действующей армии генерал Непокойчицкий 94*был непопулярен с самого начала военных действий. Враждебное отношение к нему достигло своего пика после того, как он отдал снабжение армии продовольствием в руки компании «Горвиц, Грегер и К°» 95*. Справедливо или нет, не знаю, но рассказываемые о деятельности этой компании истории были ужасны. Однако, как это часто бывает, до сути дела никто не докопался, а раздражение и гнев обратились не против ответственного за ситуацию, а против ни в чем не повинного суперинтенданта Кауфмана 96*, который был абсолютно честным человеком.

Кауфман был в отчаянии, пытался найти людей с репутацией хороших граждан своего отечества, которые начали бы снабжать армию сухарями. Я познакомился с ним в поезде, когда ехал из Петербурга в Москву, и наш разговор довольно скоро перешел на эти проблемы. Я сказал, что вряд ли ему удастся найти людей, желающих заняться этим делом. Репутация интендантов была откровенно плоха, а на людей, которые имели с ними дело, смотрели с сомнением. Кауфман рассердился.

— Так всегда и бывает здесь. Все умеют жаловаться и охаивать все, но, когда просят помочь, ответ всегда один и тот же, что после меня хоть потоп, только бы моя репутация не пострадала.

Несколько дней спустя Д.Д. Оболенский 97*, тульский предводитель дворянства, сказал мне, что граф Бобринский 98*и он сдались на просьбу Кауфмана и согласились поставлять сухари для армии. Граф Бобринский выбрал Киев, Оболенский — Тулу, мне он предложил взять Одессу. Подумав немного, я предложение принял.

Сухари производились в то время небольшими партиями прямо в полках; массовое производство было делом новым и утомительным. Главная трудность в этом деле заключалась в необходимости иметь достаточное количество угля. Железная дорога была занята транспортировкой армии и военного снаряжения. Выяснилось, что нам будут предоставлены неограниченные квоты на вагоны и нужный производству уголь будет поставляться нам на тех же условиях, как и заводам, производящим военное оборудование, а не как частному предприятию. По прибытии в Одессу я немедленно отправился к генералу, ответственному за снабжение войск.

— Я прибыл для снабжения армии сухарями.

— Я знаю. Меня уведомили об этом. Мне также известно, почему снабжение было отдано вам, а не нашим обычным поставщикам.

— Я рассчитываю на помощь вашего высокоблагородия.