Деньги на юге в то время, в буквальном смысле слова, валялись на земле, и только ленивый не подбирал их. Очень скоро я расплатился за участок и в этой же деревне на противоположной стороне реки купил у вдовы священника дом. В доме было пять комнат, я приобрел мебель, она не была ни особенно старой, ни особенно необычной, но жизнь моя стала намного приятнее. При доме были конюшня и несколько специальных помещений. Все это стоило мне 8 тысяч. Раза два за зиму я ездил в Харьков по делам. Мое дело расширялось. Когда я теперь приезжал в город, то останавливался в отеле «Франция» и деревенским отшельником себя больше не чувствовал. Я стал посещать театр и скоро познакомился со всем городом. В Харькове тогда жило немало богатых дворянских семей, среди которых были князья Голицыны, графы Сиверсы, Миклашевы, Данзасы и другие. Был там некто Похвостнев, унаследовавший поместье Донец-Захаржевского. Он выписал из Парижа труппу и организовал французский оперный театр. Билеты в него не продавались, но бесплатно рассылались знакомым. За представлениями нередко следовал ужин, устраиваемый прямо в театре. Губернатором в то время был князь Кропоткин, о котором я уже упоминал. Находился в Харькове в то время и мой кузен, генерал-адъютант барон Корф, командир гусарского полка. Одним словом, жизнь была вполне приятной. Но в городе я долго не задерживался. Я торопился вернуться в мой лес. Жить отшельником было нелегко, но работа действительно дает силы жить, и я был доволен и жизнью и собой.

Соседи

Зайка сообщила мне о своей помолвке с Обуховым, и я обещал приехать к ним на свадьбу в Висбаден. Мое дело продолжало расширяться; мне везло. Летом я занимался продажей леса и, когда у меня было свободное время, иногда навещал соседей. Местные дворяне, мои соседи, были людьми необразованными, но оригинальными и вполне возбуждали мое любопытство, тем более что с отдаленными частями России я знаком не был. Один из моих соседей, богатый помещик Голубев, оказался современным Плюшкиным. У двери его спальни на ночь привязывали медведя, который охранял его и сокровища его жилища. На всех окнах его дома были решетки. Когда я приезжал к нему и говорил, что голоден, он предлагал мне стакан кофе с сухарем. Когда я уверял его, что мне ничего не надо, он также предлагал мне кофе, но без сухаря, зато клал в чашку с кофе пять кусков сахару, приговаривая при этом, что не каждый день случаются у него такие приятные гости, потому-то и сахару ему для меня не жалко, ведь ему точно известно, что у себя дома кофе я пью без сахара.

К числу моих соседей принадлежала и очень красивая и богатая вдова. Ее любимым развлечением была охота. Она держала большую свору собак, псарем у нее служил давно разорившийся и опустившийся помещик. Этого человека, своего бывшего любовника, она держала в черном теле, обращалась с ним как со слугой и во время обеда за стол с собой никогда не сажала.

— Раз я плачу ему деньги, он мой раб, а не равный мне, — объясняла она.

У третьего соседа, как в добрые старые времена, был гарем, в котором жили уже не крепостные, а простые крестьянские девушки. Помещик вел себя как работодатель: он платил каждой из них по шесть рублей в месяц и всех кормил; за евнуха состояла в гареме его собственная мать, суровая и молчаливая женщина, с непостижимыми для меня нравственными устоями, но при этом казавшаяся религиозной и тщательно следившая за соблюдением церковных обрядов.

Жена Потифара

Однажды я посетил вдову одного из местных помещиков, где вынужден был сыграть чудесную и постыдную роль Иосифа 69*: я бежал, преследуемый картинами моей гибели. Эта вдова была простой украинской женщиной, бывшей крепостной, на которой ее хозяин женился после того, как у нее родился второй ребенок. Она была почти с меня ростом, а я чуть выше двух метров, в два раза меня шире, но тем не менее очень красивая. У нее были кулаки как у борцов-тяжеловесов, о ее огненном темпераменте рассказывали легенды по всему уезду.

Однажды, проезжая мимо ее поместья, я был застигнут грозовым ливнем такой силы, что ехать дальше было невозможно. Я постучался к ней, представился. Она пригласила меня зайти, накормила очень вкусно, угостила вишневкой и сливовицей, и мне было интересно ее слушать. Во время обеда я не мог не заметить, что ногой она пытается подавать мне какие-то знаки. Я насторожился.

На дворе же происходило нечто невообразимое — гремело, лило как из ведра, и я вынужден был остаться ночевать. Предвидя нападение, я закрыл дверь на ключ и начал ждать, что произойдет. Когда в доме все стихло, я услышал звук босых ног, и за ручку моей двери потянули. Слава Богу, она была закрыта. Но, подумал я, если она потянет за ручку сильнее, никакой замок все равно не выдержит.

— Как жаль! — закричал я. — Я не могу открыть дверь. Я подвернул ногу и не могу подойти к двери.

— Зачем же вы закрыли ее на ключ?

— По ошибке! — прокричал я в ответ. — У меня ужасно болит голова, и я очень плохо соображаю, что делаю.

— Ничего, — ответила моя хозяйка. — Я сейчас все исправлю. Ждите, я через минуту буду у вас.

— Как же вы попадете сюда?

— Я открою окно, вот только найду зонт.

Я испугался не на шутку и, как только стих звук босых ног под моей дверью, выпрыгнул в окно, бросился к конюшне, оседлал лошадь и добрался в конце концов домой, мокрый как мышь, но невредимый.

С тех пор я избегал даже приближаться к дороге, которая могла привести меня к ее дому. Мало ли что могло случиться!

Размежевание

Пару слов о наивности наших далеко не простых крестьян. Когда я жил в лесу, я подружился со многими из своих покупателей. Они относились ко мне с доверием, может быть потому, что не причисляли меня к господам, — даже не знали моего имени и называли меня просто Бароновым, думая, что это и есть моя фамилия. Однажды комиссия из двух деревень пришла ко мне с двумя картами. Мужики просили помочь им размежеваться полюбовно. Принесли план. Приступили. Смотрю — план моей дачи.

— Да это, мол, Марьевка, — говорю.

— Она самая и есть в аккурате.

— На что же вам делить чужое добро?

— Царь скоро прикажет всю землю поделить между крестьянами.

— Какой вздор, откуда вы это взяли?

— Верно говорим.

— Кто вам это сказал?

— Тут недавно один студент приезжал. Он сам, говорит, царскую золотую грамоту видел. Велено у господ земли отбирать.

— Ну ладно, — говорю. — Я у тебя, Карпенко, на днях торговал коня, так волоки-ка его ко мне на двор.

— А что, разве дашь двести целковых? А то только полтораста сулил.

— Ничего не дам. Зачем? Ты мое добро берешь, я твое.

— Да за коня-то я денежки платил. Сто рубликов отвалил.

— А я за землю по сорок семь за десятину дал.

— Конь животна. Его нужно вырастить, выходить, а земля, значит, Божья, всем принадлежит.

— Зачем же, коли всем, ты ее хочешь себе взять, а не отдать соседу. Зачем же вы спорите о границе? — Смеются.

— Ну, прощевай.

— Заходите.

Ушли. Сегодня успокоились, завтра за то же возьмутся. Студенты научат 70*.

Государственный деятель

Летом я поехал в Висбаден на свадьбу сестры. По дороге я собирался заехать в Варшаву на свадьбу брата Георгия и княжны Голицыной 71*. Но оказалось, что у деда невесты со стороны матери, знаменитого миллионера и оригинала Фундуклея 72*, по поводу свадьбы были другие идеи. Он потребовал, чтобы свадьба была на английский манер, то есть без гостей. С требованием деда пришлось считаться и в немалой степени потому, что княжна и ее сестра были наследницами всех миллионов Фундуклея. Миллионов было много, и это не считая домов и поместий, из которых одно находилось в Гурзуфе. Фундуклей и его странности были описаны Лесковым (и не им одним), также как и его благотворительная деятельность в Киеве, где он основал школу, за которую киевляне ему навсегда благодарны и о которой рассказывали целые легенды.