Вскоре ко мне явился молодой подпоручик и отрекомендовался представителем отряда, только что прибывшего с форта Ино. Он явился в штаб округа за получением инструкций. Это был один из тех отрядов, прибытия которых я ожидал с таким огромным нетерпением. Передав штаб одному из товарищей, я вместе с прибывшим офицером устремился к отряду, на Финляндский вокзал. Уже сгущались сумерки, когда среди вагонов, на одном из запасных путей мы разыскали долгожданный отряд форта Ино.

На открытых платформах рельефно выделялись поднятые к небу дула орудий. Оказывается, товарищи привезли с собой две 3-дюймовых полевых батареи, т. е. целых восемь орудий. Какая радость! Комиссаром отряда был молодой, но толковый, служивший на форту Ино солдат крепостной артиллерии, которого я знал по Кронштадтскому Совету, где он состоял членом нашей фракции. Командир отряда — прапорщик запаса, средних лет, веселый и добродушный, производил впечатление «отца-командира». Он абсолютно ничего не понимал в политике, но честно следовал за своими солдатами, и они его очень любили. Он отправлялся воевать против казачьих банд Керенского — Краснова в том настроении возбужденной приподнятости, в котором ехали на фронт империалистической войны кадровые офицеры. Я заявил, что поеду вместе с отрядом на фронт, и распорядился, чтобы эшелон был перекинут на Московско-Виндаво-Рыбинскую железную дорогу. Долгое время нам не подавали паровоза. Очевидно, действовал викжелевский саботаж [160]. Наконец, поздно вечером паровоз прицепили, и мы поехали. Очень медленно и с частыми остановками наш поезд передавался по соединительной ветке, включавшей Финляндскую дорогу в общую сеть российских железных дорог. Глубокой ночью мы приехали на Большую Охту и остановились перед большим железнодорожным мостом. Предстояла передача состава на противоположный берег Невы.

В наш вагон третьего класса, тускло освещенный огарками, вошел железнодорожный служащий и спросил начальника эшелона. Ему указали на меня. «Мною только что получена по телеграфу служебная записка с категорическим приказанием развести мост, чтобы задержать ваш состав, — заявил железнодорожник, — но я этого не исполнил. Я знаю, что вы за рабочих. Пускай потом меня за это повесят, но через мост я вас все-таки пропущу». Мы крепко пожали руку честному товарищу и от души поблагодарили его за преданность пролетарскому делу.

Едва мы успели задремать, как нас разбудили. Оказывается, эшелон прибыл на пересечение соединительной ветки с линией, ведущей в Царское Село. За окнами еще стояла густая тьма. Выйдя из вагона, мы направились в партийный районный комитет Московской заставы. Несмотря на ранний час, так как дело происходило перед рассветом, в райкоме шла оживленная работа. Почти весь райком был на ногах. Здесь распределялось оружие, выдавались патроны, формировались красногвардейские части, отдавались распоряжения. Одним словом, это был крупный тыловой штаб. Мы узнали, что положение на фронте — без перемен. Красновские казаки продолжали занимать Царское, где в настоящее время находился наш боевой штаб. Прибытие орудий сильно подняло настроение товарищей из райкома. Я попросил перевозочных средств для поездки в Пулково за боевым приказом. Комитет охотно предоставил небольшой грузовик. У меня не было патронов для браунинга. Заведующий вооружением, пожилой рабочий, немедленно достал из шкафа две аккуратных, кубической формы коробочки с 25 патронами в каждой. Комиссар остался с отрядом, а командир взгромоздился ко мне на грузовик. Вместе с нами поехали в штаб двое членов райкома.

Дорога была грязная, скользкая, липкие комья земли разлетались во все стороны из-под колес автомобиля. Рассвет застал нас уже в пути. Полевой штаб помещался в одноэтажном деревянном доме, внутри которого большая комната была перегорожена невысоким барьером; очевидно, это здание принадлежало казенному присутствию или почтовой конторе. В комнате, на полу, лежали, подостлав под голову шинели и полушубки, солдаты и красногвардейцы, около них стояли прислоненные к стене винтовки. Перешагнув через целую вереницу спящих тел, мы проникли за барьер и подошли к деревянному столу, на котором коптела убогая керосиновая лампа и беспорядочно были разбросаны объедки черного хлеба, остатки скудного, наспех проглоченного ужина. За столом, посреди которого была развернута карта, бодрствовал Вальден. Напротив него, облокотившись на руку, дремал тов. Дзевалтовский. При нашем появлении он, вздрогнув, проснулся. Трудно сказать, какую роль он выполнял в штабе. Возможно, что он был приставлен к Вальдену в качестве комиссара, но так как функции комиссара и командира в то время были не разграничены, то он зачастую вмешивался в оперативные приказания. Вальден в этом случае сконфуженно умолкал. А, впрочем, скорее всего он был назначен военно— революционным комитетом в качестве помощника Вальдена или начальника его штаба.

Как бы то ни было, они оба обрадовались приходу на фронт двух батарей. Видно, в артиллерии была большая нужда. Собрав подробные сведения о нашей части, об ее боеспособности, о наличном запасе снарядов, Вальден дал боевой приказ об установке орудий на Пулковских высотах. Снова усевшись на автомобиль, мы двинулись обратно. В пути нам пришлось принять первое боевое крещение. Едва только мы выехали из села на открытое место, нас принялась обстреливать неприятельская батарея. Первые снаряды давали солидные перелеты, которые постепенно стали уменьшаться; затем следующее облачко шрапнели появилось возле самого шоссе, отмечая собой маленький недолет. Было ясно, что мы захвачены в «вилку». По «целику» также стрельба велась правильно. Я стал ожидать попадания. Но в этот момент пушка замолкла. «Еще один выстрел, и мы все склонили бы головы», — произнес прапорщик, командир отряда.

Делясь впечатлениями, мы незаметно въехали в рабочее предместье Питера. Все жители Московской заставы были на ногах. Жены рабочих торопливо шли за провизией или спокойно стояли у ворот, с любопытством наблюдая необычное оживление. Красногвардейские отряды с развернутыми знаменами один за другим спешили на фронт. На улицах встречались только пожилые рабочие. Лишь изредка попадались молодые парни. Почти вся боеспособная рабочая молодежь была под Царским Селом.

Снова райком, деловитая, несуетливая спешка, расспросы о положении дел на фронте. Члены райкома высказали мнение, что если войска Керенского войдут в Питер, то придется их встретить на баррикадах, перенеся борьбу на улицы города.

Прибывшие с форта Ино товарищи, собравшись в поход по-военному, не захватили с собой ни одной смены белья и сильно страдали. Они обратились ко мне с соответствующей просьбой. Я отправился в огромные интендантские склады, расположенные за Московской заставой, но главный комиссар этих складов тов. Лазимир отсутствовал. Без него раздобыть чистое белье, к сожалению, не удалось, и товарищам пришлось идти на фронт в чем они были. Тем временем наши орудия тронулись в путь по Царскосельскому тракту. С каждым оборотом колес их лафетов на душе становилось легче.

Вскоре в рабочий штаб района Московской заставы пришел Сима Рошаль. Нужно было спешить в Пулково. На старом грузовике мы двинулись в путь. В дороге, незадолго до наступления сумерек, нам встретился Волынский полк, самовольно ушедший с позиций. Он шел вразброд, длинной лентой растянувшись по краю шоссе. «В Февральскую революцию был первый, а сейчас последний», — невольно мелькнуло у меня в голове. Сима не имел определенного назначения, а поэтому немедленно слез с грузовика и остался призывать солдат к возвращению на позиции. Как я узнал впоследствии, его миссия увенчалась успехом.

Прибыли в Пулково. Батареи устанавливались на склоне Пулковских холмов, довольно круто спускающихся в сторону Кузьмина и Царского Села. Еще в момент установки наша артиллерия была обстреляна орудийным огнем неприятеля. Пришлось срочно отпрячь лошадей с передками, а трехдюймовые пушки ввести в активное действие.