От Фроловских ворот вдруг зычно пронеслось:

– Братцы-ы! На Ивановской Якимку из Углича казнят!

Посадские хлынули из торговых рядов к кремлевским воротам. За ними последовали и Иванка с бобылем. Деревянным мостом, перекинутым через широкий (на семнадцать сажен) ров, подошли к Фроловским воротам, а затем по Спасской улице мимо подворий Кириллова и Новодевичьего монастыря вышли на Ивановскую площадь.

Возле колокольни Ивана Великого по высокому деревянному помосту, тесно окруженному стрельцами и ремесленным людом, ходил дюжий плечистый палач. Он без шапки, в кумачовой рубахе. В руках палача – широкий острый топор. Посреди помоста – черная, забрызганная кровью дубовая плаха.

Палач, глядя поверх толпы, равнодушно позевывая, бродил по помосту. Гнулись половицы под тяжелым телом. Внизу в окружении стрельцов стоял чернобородый преступник в пестрядинной рубахе. Он бос, на худощавом лице горели, словно уголья, дерзкие цыганские глаза.

Постукивая рогатым посохом, на возвышение взобрался приказной дьяк с бумажным столбцом. Расправив бороду, он развернул грамоту и изрек на всю Ивановскую:

«Мая девятнадцатого дня, лета 7099 ⁶⁷ воровской человек, углицкий тяглец черной Никитской слободы Якимка Михеев хулил на Москве подле Петровских ворот конюшего и ближнего государева боярина, наместника царств Казанского и Астраханского Бориса Федоровича Годунова воровскими словами и подбивал людишек на смуту крамольными речами…»

Толпа хмуро слушала приговорный лист, тихо перекидывалась словами..

– А ведь про этого Якимку нам дед Терентий только что сказывал. Вот и сгиб человек. Эх, жизнь наша горемычная, – наклонившись к Иванке, невесело вымолвил Шмоток.

Болотников молча смотрел на Якима, который напоминал ему чем-то отца. Такой же высокий, костистый, с глубокими, умными и усталыми глазами.

А приказной дьяк заключил:

«И указал великий государь и царь всея Руси Федор Иоаннович оного воровского человека казнить смертию…»

В толпе недовольно заговорили:

– Невинного человека губят.

– Царь-то здесь ни при чем. Это татарина Годунова ⁶⁸ проделки.

– За правду тяглеца казнят. Истинно в народе сказывают – не его, а Бориску бы на плаху…

В толпе зашныряли истцы и земские ярыжки. Одному из посадских, проронившему крамольное слово, скрутили руки и поволокли в приказ.

Якиму Михееву развязали руки, передали свечу монаху с иконой Спаса. Один из стрельцов подтолкнул бун-ташного человека бердышом к помосту.

Яким повел широким плечом – стрелец отлетел в сторону.

– Не замай, стрельче, сам пойду.

Угличанин поднялся на помост. Ветер взлохматил черную, как деготь, бороду, седеющие кудри на голове.

Палач приосанился, ловко и игриво подбросил и поймал топор в воздухе.

– Клади голову на плаху, Якимка.

Тяглец сверкнул на палача очами, молча повернулся лицом к колокольне Ивана Великого, истово перекрестился, низко поклонился народу на все четыре стороны, воскликнул:

– Прощайте, православные. От боярских неправд гибну, от Бориски-злодея…

К посадскому метнулись стрельцы, поволокли его к палачу. Яким оттолкнул служивых, сам опустился на колени и спокойно, словно на копну мягкого сена, положил голову на плаху.

Палач деловито поплевал на ладони и взмахнул топором. Голова посадского глухо стукнулась о помост.

Болотников сжал кулаки, кровь прилила к смуглому лицу, и на душе закипело, готовое выплеснуться горячими и злыми словами в угрюмую, притихшую толпу.

– Уж больно ты в лице переменился. Идем отсюда, Иванка.

– Смутно мне, Афоня. Впервой вижу, как без вины человека жизни лишают и топором голову рубят. Отчего так горько на Руси? Где ж правда?

– Правда у бога, а кривда на земле, парень, – вытаскивая молодого страдника из толпы, сказал бобыль.

– Да нешто так жить можно! – зло проговорил Болотников.

– А ты близко-то к сердцу не примай, Иванка. Оно и полегче будет. Плетыо обуха не перешибешь…

Глава 7 «ОСЛУШНИКОВ – В ПОДКЛЕТ!»

На Никольской улице, возле государева Печатного двора, Афоня Шмоток спросил посадского:

– Не скажешь ли, милок, где тут хоромы князя Андрея Андреевича Телятевского?

– За Яузой, на Арбате, на Воронцовском поле, близ Вшивой горки, на Петровке, не доходя до Покровки, – озорно прокричал посадский и шмыгнул в переулок.

– Будет брехать, типун те на язык! – крикнул ему вдогонку Афоня и заворчал. – Ну и народец, ничего толком не дознаешься.

Спросили старичка в армяке, с холщовой сумой за плечами. Тот молча указал на монастырь Николы Старого, за которым виднелись богатые хоромы боярина Телятев-ского.

Наряден и причудлив рубленый терем. Башни узорчатые, кровли живописные, над крыльцами шатровые навесы с витыми столбами, затейливые решетки да резные петухи.

Гонцы подошли к бревенчатому тыну. Болотников постучал в калитку. Из открывшегося оконца высунул пегую бороду старый привратник.

– Кого надось?

– Дозволь к князю пройти, батюшка, – просяще вымолвил Афоня.

– Ишь чего захотели, князя им подавай! Велико ли дело у вас к государю нашему?

– Велико, друже. Из вотчины к князю миром посланы, челом бить от крестьян.

– Недосуг нонче Андрею Андреевичу. Только и дел у него мужиков принимать, – недовольно вымолвил привратник и захлопнул оконце.

– Деньгу доставай, Иванка, иначе не допустит. Здесь на Москве и шагу без денег ступить нельзя, – шепнул Болотникову бобыль и вновь забарабанил в калитку.

– Уж ты допусти к князю, батюшка. Дело наше неотложное. Прими от нас полушку за радение.

Привратник высунул в оконце руку, зажал в пятерне монету и показал гонцам кукиш.

– Ишь чего удумали. Нешто доступ к князю полушку стоит, – хмыкнул в пегую бороду привратник и вдруг, страшно выкатив глаза, закричал, потрясая кулачищем:

– А ну плати алтын, а не то собак со двора спущу, нечестивцы!

– Ну и дела, – сокрушенно качнул головой Болотников. Однако пришлось снова раскошелиться.

Привратник распахнул калитку и окликнул возле терема статного парня в легком малиновом кафтане.

– Якушка! Допусти мужичков к князю.

Челядинец сошел с красного крыльца, поигрывая

кистями рудо-желтого кушака, окинул пытливым зорким взглядом гонцов и приказал распахнуть кафтаны.

– Али мы лиходеи какие? Нет при нас ни ножа, ни пистоля, – проговорил Афоня.

– Кто вас знает. Из Богородского села, что ли, наехали? Ну, айда к князю, – весело проронил Якушка.

Челядинец, однако, в терем не пошел, а повел страдников в глубь двора, где раскинулись многочисленные княжьи службы, конюшни, поварни, погребки, клети, мыльни и амбары. Затем потянулись заросли вишневого сада.

– Ты куда это нас ведешь, молодец? – недоумевая, спросил Афоня.

– Иди и не спрашивай, – строго молвил Якушка.

В глубине сада, возле темного замшелого сруба, высокий мужик в белой полотняной рубахе и кожаных сапогах махал широким топором по толстенной и сучковатой дубовой плахе.

Дровосек взмахнул раз, другой, но кряж неподатлив. У мужика аж спина взмокла.

Болотников пожал плечами, присмотрелся и высказал громко:

– Разве так плаху колют, друже? Ты ее комлем вниз поставь да вдарь как следует меж сучьев.

Мужик воткнул топор в кряж и обернулся. Гонцы оторопели: перед ними стоял князь Андрей Телятевский Слыхано ли дело, чтобы боярин мужичью работу справлял. Не зря, видимо, в народе говорят, что с чудинкой бывает князь Телятевский.

О том же и Якушка подумал. У князя что ни день, то причуда. Любит мирской работой потешиться. Еще неделю назад наказал: «Приготовь мне, Якушка, с полсотни плах посуковатей. Топором разомнешься – силу приумножишь». Вот теперь каждый день и балуется с топором. Ну, потеха!

Князь Андрей Андреевич насупил брови, хотел прикрикнуть на дерзкого парня, но сдержался.