Зиму Ренуар проводит в Кане, что стало уже традицией. Не могло быть и речи о том, чтобы он поехал в Брюссель, где Общество свободной эстетики организовало «Выставку художников-импрессионистов». Мероприятие такого рода, отдававшее мастерам дань уважения, вполне может обойтись и без присутствия самих художников… Ренуар ворчит: «Слава! Я теперь знаю, что это такое. Это когда толпа бездельников называет тебя “дорогой мэтр”». Он предпочитает, чтобы к нему обращались «месье Ренуар», как это делал Фердинан Инар, хозяин дома в Кане, где располагалась почта, или «патрон», как звали его все остальные.

Весна наступила уже в середине февраля: «Зацвели деревья. Как восхитительно это время! Только бы не начались ветры и заморозки, как это бывает весной». Он добавляет: «Я чувствую себя хорошо». Он действительно почувствовал себя лучше и был в состоянии написать автопортрет. В начале апреля он сообщил Дюран-Рюэлю: «Наконец! Я завершил свой портрет, Вы его увидите, когда я вернусь. Не могу сказать Вам, хорош ли он». Приехал он в Париж только в середине мая и пробыл там совсем недолго. Вскоре семья отправилась в Эссуа. Болезнь прогрессировала. Ренуар ослаб и продолжал худеть. Ему назначили новый курс лечения на водах, причём нужно было пройти его немедленно. 12 августа он едет в Бурбон-ле-Бен, надеясь, что это принесёт облегчение. Он будет доволен «даже незначительным результатом». Его здоровье стало его главной заботой. Ему даже показалось, что наступило некоторое улучшение. 4 сентября он написал Дюран-Рюэлю: «Мне осталась последняя неделя лечения, и я чувствую себя хорошо. Если так будет продолжаться, я надеюсь, что смогу вскоре приступить к работе. То, что в настоящее время беспокоит меня больше всего, — это неспособность подолгу сидеть из-за моей катастрофической худобы: я вешу около сорока девяти килограммов. Я настолько отощал, что кости “дырявят” кожу, и вскоре совсем не смогу сидеть. Тем не менее у меня хороший аппетит. Будем надеяться, что со временем мне удастся немного разжиреть».

Он возвратился в Эссуа в начале сентября. Надежды на улучшение не оправдались. В Париже шла подготовка к Осеннему салону. Организаторы, воздавая должное таланту Ренуара, пригласили его участвовать в Салоне, выделив для его работ отдельный зал. Однако художник был в состоянии глубокой депрессии и предоставил всё решать Дюран-Рюэлю. 18 сентября он написал ему: «Что касается Осенней выставки, поступайте, как хотите. Это самое лучшее, что я могу Вам сказать. Сам я не могу и не хочу ни во что вмешиваться. Я с трудом передвигаюсь и думаю, что с живописью покончено. Я больше не в состоянии ничего сделать. Вы понимаете, что при таких обстоятельствах меня уже ничто не интересует…» Похоже, Ренуар теперь рассчитывал только на самое худшее. Поэтому он твёрдо решил завершить много вещей и ограничить свои расходы… Несмотря на это, хотя он и доверил Дюран-Рюэлю заниматься его участием в Осеннем салоне, он не мог удержаться, чтобы не попросить того не давать слишком много работ, так как «редкость ценится намного дороже, чем избыток». Он также посоветовал, несколько дней спустя, заменить два полотна с обнажёнными на два натюрморта…

И хотя казалось, что Ренуар совершенно безразличен к тому, что Осенний салон оказывает ему внимание, он не смог удержаться от поездки в Париж, где выставка работала с 15 октября по 15 ноября. В день её открытия в газете «Да Либерте» появилось его интервью, данное Монкаду. Его высказывания огорчили и разочаровали Дюран-Рюэля и Франца Журдена, организатора выставки: «Этот Осенний салон показался мне довольно бесполезным». Ренуар уточняет: «По правде сказать, это не я выставляюсь, а Дюран-Рюэль, попросивший позволить ему отправить на выставку несколько моих старых холстов. Я лично предпочёл бы выставить новые работы». Затем Ренуару пришлось оправдываться. Он объяснял Жоржу Дюран-Рюэлю: «Я не совсем понимаю недовольства уважаемого Франца Журдена. Меня спросили, почему я, никогда не участвуя в Салонах, решил выставиться в Осеннем салоне. Я ответил, что я не выставляюсь, когда меня не приглашают, но что я отнюдь не склонен из принципа прятать от публики свою живопись, когда меня настойчиво спрашивают, не хочу ли я представить свои работы. Я принял приглашение, испытывая доверие к организаторам этой выставки. Я попросил Вашего отца заняться этим, так как был очень болен и проходил лечение в Бурбоне. Я очень доволен, что поступил именно так, и все тоже довольны. Те, с кем я смог встретиться, считают, что эта выставка наиболее интересная и, что случается гораздо реже, организована со вкусом. Это несомненный успех. Чего ещё желать? Я опасался, как бы не было провала ввиду слишком большого числа выставок. Но коль скоро я ошибся — тем лучше. Я хотел бы лично поздравить Франца Журдена с успехом, но я прикован к своей комнате, и мне остаётся довольствоваться тем, что мне рассказывают, а это не так уж весело». Огорчение Ренуара усугублялось ещё и тем, что в соседних залах того же Осеннего салона были представлены 30 полотен Сезанна, тоже приглашённого, в знак уважения к его таланту, участвовать в выставке. Разумеется, Ренуар очень сожалел, что не может ещё раз посмотреть на эти работы, которыми он всегда так восхищался. В феврале-марте в журнале «Л’Оксидан» молодой художник Эмиль Бернар посвятил Сезанну слова: «Этот выдающийся художник очень скромен. Он столкнулся с невежеством и обструкцией своих современников и закрылся в своей мастерской… Он целиком поглощён страстью к живописи и считает, что его труд — сам по себе такое наслаждение, что можно вовсе не думать о признании или славе. Он питает отвращение к литераторам, считая, что они приносят огромный вред, бесцеремонно вмешиваясь в сферу живописи и искажая самое простое её понимание. Он знает только свой холст, свою палитру, свои краски, и, конечно, он никогда не выпустит из своей мастерской даже не совсем удавшийся этюд, если только истинные ценители, которые встречаются очень редко, сами не возьмут его, почти без ведома художника». Ренуар, неоднократно читая и перечитывая эти строки, мог считать, что это написано и о нём…

Мучительные боли, испытываемые Ренуаром, не мешали ему создавать полотна, полные радости жизни. «Мне кажется, что картина… должна быть приятной, радостной и красивой», — утверждал художник. 21 октября один из посетителей его мастерской отмечает в своём дневнике: «Ренуар, возможно, один из самых выдающихся мастеров современной живописи! Он не боится живописи; он помещает целый сад на соломенную шляпку, он сразу вызывает восхищение. Смотришь на его картину и видишь очаровательные улыбки его молодых девушек!.. А их глаза раскрываются, словно цветы! И мои глаза тоже широко раскрываются». Эти восторженные строки записал Жюль Ренар.

Несмотря на уважение, проявленное к его таланту, и большой успех выставки, Ренуар горько замечает в конце 1904 года: «Самые вкусные бифштексы становятся доступны, когда уже нет зубов».

Состояние здоровья вынудило Ренуара задержаться в Париже. Он стал заниматься серией литографий для Воллара, хотя поначалу отказывался это делать. Это сотрудничество с Волларом позволило художнику дать понять Дюран-Рюэлю, что он (как, впрочем, и другие, например Моне) не хочет зависеть только от одного торговца картинами. Но это не мешало Ренуару восхищаться мужеством, которое продолжал проявлять Дюран-Рюэль. В начале 1905 года он представил 59 полотен Ренуара среди более трехсот работ импрессионистов в галерее Графтон в Лондоне. Выставка называлась «Картины Будена, Мане, Писсарро, Сезанна, Моне, Ренуара, Дега, Моризо, Сислея». Она вызвала грандиозный скандал, о чём Дюран-Рюэль предупреждал Моне: «У нас очень много противников, а в Лондоне настроены против нас многие художники и почти все торговцы картинами. Они все пришли на выставку, чтобы смеяться и издеваться, но хорошо смеётся тот, кто смеётся последним». Ренуар, по мнению одного из лондонских критиков, «самый непостоянный из крупных импрессионистов», при этом «его поклонники, даже наиболее ярые, не в состоянии защитить отдельные периоды его творчества, когда он опускался ниже посредственности».