— Послушай, — резко прервал их Анри, — я благодарю тебя за твою статью — очень симпатичная, правда.

— Я написал то, что думал, — заметил Лашом. — Впрочем, со мной все согласны: книга замечательная.

— Да, забавно, — сказала Надин. — Все критики разом согласны: можно подумать, что они кого-то хоронят или присуждают премию за добродетель.

— Пожалуй! — согласился Анри. «Гадючка, — подумал он не без досады. — Она в точности нашла те самые слова, которые я не хотел говорить себе». Он улыбнулся Лашому: — Ты обмишурился лишь в одном: никогда мой герой не станет коммунистом.

— А кем же другим, по-твоему, он станет? Анри засмеялся:

— Пожалуй, тем, кем стал я! Лашом тоже засмеялся:

— Вот именно! — Он посмотрел Анри в глаза: — Меньше чем через полгода СРЛ перестанет существовать, и ты поймешь, что индивидуализм не оправдывает себя. И вступишь в компартию.

Анри покачал головой:

— Так я приношу вам гораздо больше пользы. Ты очень доволен, что я заговорил вместо вас. Чему это поможет, если «Эспуар» будет твердить то же, что «Юма»? Я делаю более полезную работу, пытаясь заставить людей думать, поднимая вопросы, которых вы не ставите, говоря определенные истины, которых не говорите вы.

— Надо делать эту работу, став коммунистом, — сказал Лашом.

— Но мне тогда не дадут!

— Ну почему же. Разумеется, в настоящий момент в партии слишком много сектантства; однако виной тому обстоятельства, это не продлится до бесконечности. — Лашом заколебался: — Не говори никому, но мы с ребятами надеемся вскоре получить свой журнал, журнал, так сказать, не совсем в русле, где можно будет выражать свое мнение совершенно свободно.

— Журнал — это не ежедневная газета, — возразил Анри. — А что касается свободы, хотелось бы посмотреть. — Он дружелюбно взглянул на Лашома: — И все-таки это будет здорово, если ты получишь свой собственный журнал. Думаешь, выйдет?

— Есть все шансы.

Венсан наклонился вперед и сказал, глядя на Лашома с вызовом:

— Если ты действительно волен в своих высказываниях, объясни товарищам, что гнусно принимать с распростертыми объятиями так называемых раскаявшихся мерзавцев.

— Мы? Мы принимаем с распростертыми объятиями коллаборационистов? Расскажи это читателям «Фигаро», пускай немного повеселятся.

— Есть куча подлецов, которых вы втихомолку оправдываете.

— Не вноси путаницу, — возмутился Лашом. — Когда решают забыть и простить, значит, человек не пропащий, его можно вернуть.

— Если так рассуждать, почем знать, а может, те парни, которых тогда прикончили, тоже не были пропащими?

— В тот момент вопроса не вставало: их следовало убить.

— В тот момент! Я их убивал на всю жизнь! — Венсан хитро улыбнулся. — Но скажу тебе одну бесспорную вещь: все они были дерьмом, все без исключения; а что остается сделать, так это прикончить тех, кого забыли.

— Что ты хочешь сказать? — спросила Надин.

— Я хочу сказать, что следует организоваться, — ответил Венсан. Его глаза искали взгляда Анри.

— Каким образом? Организовать карательные экспедиции? — со смехом сказал Анри.

— Тебе известно, что в Марселе они хватают всех участников Сопротивления как уголовников? — спросил Венсан. — Так что, позволить им это делать?

— Терроризм — это не средство, — возразил Лашом.

— Нет, — согласился Анри. Он взглянул на Венсана. — Мне рассказывали о бандах, которые разыгрывают из себя поборников справедливости. Если речь идет о сведении личных счетов, я понимаю. Но те, кто воображает, будто спасет Францию, убивая то тут, то там коллаборациониста, — это больные люди или кретины.

— Я знаю: самое разумное вступить в компартию или СРЛ! — заметил Венсан и покачал головой. — Вы меня не заманите.

— Обойдемся без тебя! — дружеским тоном сказал Анри. Он встал, Надин следом за ним.

— Я пойду с тобой.

Она вошла во вкус и стала изображать из себя женщину; попыталась подкраситься; однако ее ресницы походили на колючки морского ежа и под глазами остались черные полосы. Как только они оказались на улице, она спросила:

— Ты пообедаешь со мной?

— Нет, у меня дела в редакции.

— В такое время?

— В любое время.

— Тогда поужинаем вместе.

— Нет, я допоздна задержусь в газете. А потом пойду к твоему отцу.

— О! Эта газета! У тебя на языке одно только слово и есть! И все-таки она не центр мироздания!

— Я этого и не говорю.

— Не говоришь, но думаешь именно так. — Она пожала плечами. — Когда же мы увидимся?

Он заколебался.

— В самом деле, Надин, в ближайшее время у меня не будет ни минуты.

— А разве тебе не случается садиться за стол и есть? Не понимаю, почему бы мне не сидеть напротив тебя. — Она посмотрела Анри прямо в глаза: — Разумеется, если тебе это не противно.

— Конечно нет.

— Так что же?

— Ладно. Заходи за мной завтра между девятью и десятью часами.

— Хорошо.

Он с большой симпатией относился к Надин, ему вовсе не противно было ее видеть, но вопрос не в этом; вопрос в том, что ему необходимо строжайшим образом организовать свою жизнь: для Надин в ней не было места.

— Зачем ты так сурово ответил Венсану? — продолжала Надин. — Не надо было.

— Боюсь, как бы он не наделал глупостей.

— Глупостей! Как только кто-то хочет действовать, вы называете это глупостями. Думаешь, писать книги — это не худшая чушь? Тебе аплодируют, тебя превозносят; а потом люди ставят книжку в угол, и никто о ней больше не вспоминает.

— Это мое ремесло, — заметил он.

— Странное ремесло.

Они продолжали молча шагать, у входа в редакцию Надин сухо сказала:

— Ладно, пойду домой. До завтра.

— До завтра.

Она остановилась перед ним в нерешительности.

— Между девятью и десятью — это слишком поздно; ничего не успеешь сделать. Нельзя ли начать вечер чуть раньше?

— Раньше я не освобожусь. Она пожала плечами.

— Тогда в половине десятого. Но стоит ли быть знаменитым и все такое, если нет времени жить?

«Жить, — подумал он, когда она внезапно повернулась и пошла прочь, — в их устах это всегда означает заниматься только ими. Но существуют и другие способы жить!» Он любил запах застарелой пыли и свежих чернил. В помещениях было еще пусто, подвал безмолвствовал: но скоро целый мир возникнет из этого безмолвия, мир, который был его творением. «Никто не завладеет "Эспуар"», — повторил он мысленно. Анри сел за свой письменный стол и потянулся. Ладно, не стоит нервничать. Газету он не отдаст, а время, время всегда удается найти; когда он хорошенько выспится, работа пойдет на лад.

Быстро разобрав почту, он взглянул на часы; через полчаса у него была назначена встреча с Престоном: вполне хватит времени, чтобы поговорить с Сезенаком. «Не могли бы вы позвать ко мне Сезенака?» — попросил он секретаршу и сел за письменный стол. Доверять людям — это прекрасно; вот только найдется куча ребят, которые охотно заняли бы место Сезенака и которые больше, чем он, заслуживают его. Шанса, упорно предоставляемого одному, необоснованно лишают другого, это недопустимо. «Жаль!» — подумал Анри. Ему вспомнилось, как внушительно выглядел Сезенак, когда Шансель привел его; в течение года он был самым усердным из всех связных; возможно, ему требовались чрезвычайные обстоятельства: мертвенно-бледный, опухший, с остекленевшими глазами, он таскался теперь за Венсаном и не в состоянии был написать двух вразумительных фраз.

— А! Вот и ты! Садись.

Сезенак молча сел; и Анри вдруг заметил, что проработал с ним целый год, но совсем не знал его; с другими — иначе, он более или менее был в курсе их жизни, их вкусов, их мыслей, а этот всегда молчал.

— Мне хотелось бы знать, собираешься ли ты наконец давать нам что-нибудь, кроме халтуры, — сказал он более сухо, чем хотел.

Сезенак с беспомощным видом пожал плечами.

— В чем дело? Ты плохо себя чувствуешь? У тебя неприятности? Сезенак крутил в руках носовой платок и не отрываясь смотрел в пол; с ним