Они не могли стрелять в такой темноте и давке, без риска уложить кого-нибудь из своих. Обезумев, они атаковали лишь с помощью своих кривых сабель. И этим саблям я ничего противопоставить не мог. Свертальф вел продольную пальбу по ногам, а я рвал их, как мог — вой и крики, укусы, треск, лязг… Аллах а акбар, так сверкайте зубы в ночи! лестница была узкой, это помогало. да и их раненые мешали им. Но слишком явен был их перевес. На меня одновременно лезло около сотни храбрых мужчин, и мне пришлось отступать на шаг, а потом еще и еще. Не отступи — и они окружили бы меня. Но я успел добавить к тем, что уже полегли, еще более дюжины. И за каждый фут, что приходилось отдавать им, мы добавляли еще несколько. И выигрывали время.

У меня не сохранилось четких воспоминаний об этой битве. О таких вещах редко помнишь. Но, должно быть, минуло около двадцати минут, прежде чем они, разъяренно воя, откатились. У подножья лестницы стоял сам эмир. Он хлестал хвостом по своей ярко раскрашенной шкуре.

Я постарался сбросить с себя усталость, вцепился когтями в пол, готовясь к последней схватке. вверх по ступеням медленно надвигался одноглазый тигр. Свертальф зафыркал. Внезапно он прыгнул через перила за спину громадной кошке и исчез во мраке. Что ж, он позаботился о целости своей шкуры.

Мы уже почти сошлись нос к носу, когда эмир занес, ощетиненную когтями, лапу и ударил.. Я кое-как увернулся и вцепился ему в глотку. Все, чего я добился — это полная пасть отвисшей от тела шкуры. Но я повис на ней и постарался вгрызться глубже.

Он взревел и потряс головой. Я мотался из стороны в сторону, словно маятник. Тогда я зажмурился и сжал челюсти еще крепче. Он полоснул меня длинными когтями мои ребра. я отскочил, но зубы остались на прежнем месте. он сделал выпад и подмял меня под себя. Челюсти его лязгнули. боль пронзила мне хвост. Я взвыл и отпустил его.

Одной лапой он пригвоздил меня к месту. занес другую, готовясь переломить мой хребет. каким-то чудом, обезумев от боли, я извернулся и высвободился. И ударил снизу вверх. На меня глядел , ослепительно сверкая, его неповрежденный глаз — я вышиб этот глаз из глазницы.

Он визжал! Взмахом лапы отшвырнул меня, как котенка, к перилам. Там я и улегся почти без сознания и уже готовился испустить дух. А ослепший тигр тем временем метался в агонии. Зверь возобладал над человеком, и он скатился по ступеням и учинил страшное побоище своим же собственным солдатам.

Над свалкой с сопением пронеслась метла. Добрый старый свертальф! Он удрал только для того, чтобы вернуть нам средство передвижения. Я видел, как он подлетел к двери, за которой находился ифрит, и как он поднялся, покачиваясь, готовый встретить следующую волну сарацин.

Но они все еще пытались совладать со своим боссом.

Я согнулся, обрел дыхание и встал. Смотрел, обонял, слушал. Мой хвост, казалось, горел в огне. Половины хвоста как ни бывало.

Пистолет-пулемет завел свою прерывистую песню. Я услышал, как клокочет кровь в легких эмира. Он был силен и умирал трудно.

"Вот тебе и конец, Стив Матучек, — подумал сидевший во мне человек. — Они делают то, с чего должны были начать в первую очередь. Встанут внизу и начнут поливать тебя огнем.

А каждая десятая пуля — серебрянная…"

Эмир упал, и, разинув пасть, испустил дух. Я ждал, когда его люди очухаются и вспомнят обо мне.

Над лестницей, на помеле, появилась Джинни. Ее голос доносился откуда-то очень издалека:

— Стив! Сюда! Скорее!

Я ошеломленно помотал головой. Попытался понять, что означают эти слова. Я был слишком измотан, был слишком волком. Она сунула пальцы в рот и свистнула. Это до меня дошло.

Она, с помощью ремня, втащила меня к себе на колени, обхватила крепко. Пилотировал Свертальф. Мы вылетели в окно на втором этаже и устремились в небо.

На нас набросился, оказавшийся поблизости, ковер-самолет. Свертальф добавил мощности и наш «каддилак» оставил врага далеко за кормой, и тут я отключился…

Глава 7

Когда я пришел в себя, то лежал ничком на койке в больничной палате. Снаружи был яркий дневной свет. Земля была мокрая и дымилась. Когда я застонал, в палату заглянул медик.

— Привет, герой, — сказал он. — Лучше оставайся пока в этом положении. Как ты себя чувствуешь?

Я подождал, когда ко мне полностью вернется сознание.

Потом принял от него чашку бульона.

— Что со мной? — прошептал я.

(Меня уже, разумеется, превратили в человека).

— Можно считать, что твои дела не так уж плохи. В твоих ранах завелась кое-какая инфекция — стафилококки, та разновидность, что поражает и человека, и собакообразных. Но мы вычистили этих зверушек с помощью антибиотической техники. Помимо этого — потеря крови, шок, и явно застарелое нервное истощение. Через неделю-другую будешь в полном порядке.

Я лежал, размышляя. Мысли тянулись медленно и лениво. И в основном касались того, как восхитителен на вкус этот бульон. Полевой госпиталь не может таскать с собой оборудование, от которого дохнут бактерии. Зачастую у госпиталя нет даже добавочных анатомических макетов, на которых хирург мог бы отрабатывать симпатические операции.

— Какую технику вы имеете в виду? — спросил я.

— У одного из наших парней Злой глаз. Он смотрит на микроб в микроскоп.

Далее я не спрашивал. Знал, что через несколько месяцев «Ридер Хайджест» посвятит этому случаю лирическую тянучку.

Меня мучило другое.

— Атака… началась!

— Ата… А, это! Она состоялась два дня назад, уважаемый Рикки-Тикки-Тави. Тебя в это время хранили под одеялами. Мы швабрим их по всему фронту. Последнее, что я слышал, что они уже добрались до линии Васкингтона, и продолжают драпать.

Я вздохнул и повалился в сон.

Меня не мог разбудить даже шум, с которым врач диктовал своей пишущей машинке…

***

Джинни пришла на следующий день. Верхом на ее плече ехал Свертальф. В открытую дверь палатки бил свет, и поэтому волосы Вирджинии отливали медью.

— Здравствуйте, капитан Матучек, — сказала она. — Как только освободилась, сразу же пришла узнать, как вы себя чувствуете.

Я приподнялся на локтях. Свистнула сигарета, которую мне предложила Вирджиния. Сигарета оказалась в зубах, и я медленно сказал:

— Перестань, Джинни. Сейчас еще не окончание той ночи, но, думается, мы с тобой знакомы в достаточной степени.

— Да, — она присела на койку и погладила меня по голове.

Это было восхитительно. Свертальф замурлыкал, и я ответил ему тем же.

— Что я ифритом? — спросил я после паузы.

— По-прежнему в бутылке, — она рассмеялась, — сомневаюсь, что удастся когда-нибудь извлечь его оттуда. Если предположить, что кому-то того хотеться.

— Но что ты сделала?

— Просто применила на практике принцип папы Фрейда.

Если когда-то об этом напечатают, на меня ополчатся все приверженцы Юнга, сколько их есть в нашей стране… Но это сработало. Я копалась в его воспоминаниях, разбиралась в иллюзиях, и скоро обнаружила, что у него гидрофобический комплекс. Не водобоязнь, связанная с бешенством, а просто страх воды, мой Пират…

— Можешь называть меня Пиратом, — проворчал я, — но если назовешь Фидо, тогда гладь по голове.

Она не спросила, с какой стати я настолько самонадеян, что претендую и далее на ее ласку. Это меня воодушевило.

Правда, она залилась румянцем, но, тем не менее продолжала:

— Получив ключ от его личности, я нашла простой способ сыграть на этой фобии. Я объяснила ему, насколько распространено это вещество — вода. И как вообще трудно от нее избавиться. Он приходил в ужас все больше и больше.

Когда я сказала, что тела живых существ, включая и его собственное, содержат около восьмидесяти процентов воды, дело было сделано. Он вполз в бутылку и впал в кататомию…помолчав минуту, она добавила задумчиво. — Мне хотелось оставить его у себя. Я бы поставила бутыль на каминную полку. Но думаю, все кончиться Сантобниановским институтом.