— Ах, дорогая моя леди, — не замедлил Стрезер с ответом, который, — чему он и сам удивился — оказался у него наготове, — дорогая моя леди, матушка Чэда сама его навестила. И уже целый месяц не отпускает от себя и держит очень крепко, что он, без сомнения, ох как почувствовал. Он усердно ее развлекал, а она не скупилась на благодарности. Вы предлагаете ему отправиться домой за дополнительной порцией?

Не сразу, но все же она тоже нашлась с ответом.

— Понимаю. Вы этого отнюдь не предлагаете. И не предлагали. А уж вы знаете, что ему нужно.

— И вы знали бы, дорогая, — сказал он мягко, — если увидели бы ее хоть раз.

— Увидела бы миссис Ньюсем?

— Увидели бы Сару… И для меня и для Чэда с ее приездом все разрешилось.

— И разрешилось, — задумчиво проговорила Мария, — таким чрезвычайным образом.

— Все дело в том, видите ли, — сказал он, словно пытаясь оправдаться, — что она — воплощение холодной рассудочности, и поэтому изложила нам свою позицию трезво и холодно, ничего не упустив. Теперь мы знаем, что думает о нас миссис Ньюсем.

Тут Мария, внимательно слушавшая, внезапно его прервала.

— А ведь я так и не сумела — раз уж зашла об этом речь — понять до конца, что вы, лично вы, о ней думаете. Разве вы — будем уж откровенны — не увлечены ею чуть-чуть?

— Такой же вопрос, — не уступая ей в стремительности, сказал Стрезер, — задал мне вчера вечером Чэд. Он спросил, неужели меня не волнует, что я теряю роскошное будущее. Впрочем, — поспешил он добавить, — естественный вопрос.

— Естественный? Только я хочу обратить ваше внимание, — сказала мисс Гостри, — что я такого вопроса вам не задаю. Меня интересует другое: неужели вам безразлично, что вы лишитесь вашего права на миссис Ньюсем как таковую.

— Отнюдь не безразлично, — произнес он очень веско. — Как раз наоборот. Меня с первого момента заботило, какое впечатление мои наблюдения произведут на нее, — подавляло, беспокоило, даже терзало. И хотелось лишь одного, чтобы она увидела то, что я здесь увидел. Я был очень расстроен, разочарован, удручен ее нежеланием это видеть — так же, как она тем, что сочла моим неистовым упрямством.

— Вы хотите сказать, она возмущалась вами, а вы ею?

Стрезер замялся.

— Я, право, не из тех, кто легко возмущается. Но, с другой стороны, я сделал много шагов ей навстречу, она же не сдвинулась и на дюйм.

— Стало быть, сейчас, — сделала свои выводы мисс Гостри, — вы находитесь на стадии взаимных обид.

— Нет… я только вам об этом рассказал. С Сарой я кроток, как ягненок. Ягненок, припертый к стене. Куда же деваться, если вас туда отчаянно толкают.

Она внимательно посмотрела на него.

— Да еще сбивают с ног?

— Пожалуй. У меня такое ощущение, будто я сильно грохнулся об пол — стало быть, меня и вправду сбили с ног.

Она мысленно перебрала его реплики — скорее в надежде в них разобраться, чем логически выстроить.

— Дело в том, мне кажется, что вы обманули ее ожидания…

— Сразу же по приезде? Возможно. Признаюсь, я открыл в себе много неожиданного.

— И конечно, — вставила Мария, — я тут сыграла не последнюю роль.

— В том, что я открыл в себе?..

— Назовем это так, — рассмеялась она, — раз уж вы из деликатности избегаете сказать, что и я тоже. Естественно, — добавила она, — вы ведь и приехали сюда, чтобы наслаждаться неожиданным — более или менее.

— Естественно! — Он оценил намек.

— Но все неожиданное досталось вам, — продолжала анализировать она, — а ей —ничего.

Он снова остановился перед мисс Гостри: кажется, она попала в самую точку.

— В этом ее беда — она не признает никаких неожиданностей. Позиция, которая ее полностью описывает и представляет; к тому же соответствует уже сказанному — она, как я назвал это, идеальное воплощение холодной рассудочности. Она считает, что все заранее расчислила и для меня, и для себя. Программа составлена, и в ней нет свободного места, никаких полей для корректив. Миссис Ньюсем заполнена до отказа, предельно плотно упакована, а если вам желательно еще что-то вместить или заменить, изъяв и внеся…

— Придется всю ее саму переворошить?

— А это приведет к тому, — сказал Стрезер, — что придется от нее — в нравственном и интеллектуальном смысле — освобождаться.

— Что вы, по всей очевидности, — не удержалась Мария, — в сущности, уже сделали.

Ее собеседник только вскинул голову:

— Я не сумел тронуть ее сердце. Ее ничто не трогает. Сейчас я увидел это, как никогда прежде; она — цельная натура и по-своему совершенна, — продолжал он, — а из этого следует, что любое изменение воспринимается ею как нечто себе во вред. Во всяком случае, — закончил он, — Сара предъявила мне миссис Ньюсем, как таковую, — так вы изволили выразиться? — со всем ее нравственным и интеллектуальным комплексом или наоборот, которому я должен сказать «да» или «нет».

Это откровение заставило мисс Гостри еще глубже задуматься.

— Заставлять насильно принимать целый нравственно-интеллектуальный комплекс или набор! Ну знаете!

— В сущности, в Вулете я его принимал, — сказал он. — Правда, там — дома — я не совсем понимал это.

— В таких случаях редко кто способен, — поддержала его мисс Гостри, — охватить весь объем, как вы, наверное, сказали бы, подобного набора. Но мало-помалу он вырисовывается, все время маяча перед вами, пока наконец вы не видите его целиком.

— Я вижу его целиком, — как-то рассеянно отозвался он, меж тем как глаза его словно были прикованы к гигантскому айсбергу в ледяных синих водах северного моря. — И он прекрасен! — вдруг, как-то не к месту, воскликнул он.

Но мисс Гостри, уже привыкшая к его скачкам, крепко держалась нити разговора.

— Да уж! Что может быть прекраснее, — когда тщишься забрать в свои руки других, — чем отсутствие воображения!

Это сразу повернуло его мысли в иное русло.

— Совершенно верно! То же самое я вчера вечером сказал Чэду. То есть сказал, что у него начисто отсутствует воображение.

— Стало быть, нечто общее у него со своей матушкой есть, — проговорила Мария.

— Общее то, что он умеет «забирать в руки» других, как вы выразились. И все же забирать в руки других, — добавил он: эта тема была ему явно интересна, — можно и при богатом воображении.

— Вы говорите о мадам де Вионе? — высказала догадку мисс Гостри.

— О, у нее бездна воображения.

— Не спорю… и с давних пор. Впрочем, есть разные способы забирать в свои руки других.

— Без сомнения… У вас, например!..

И он в самом благодушном тоне хотел было продолжать, но она не дала:

— Положим, я этим не занимаюсь, так что нет смысла устанавливать, богатое ли у меня воображение. А вот у вас его чудовищно много. Больше, чем у кого бы то ни было.

Это его поразило.

— Чэд то же самое мне заявил.

— Вот видите… Хотя не ему на это жаловаться.

— А он и не жалуется, — возразил Стрезер.

— Еще бы! Вот уж чего недоставало! А в какой связи возник этот вопрос? — поинтересовалась Мария.

— Он спросил меня, что это мне дает.

Последовала пауза.

— Ну, поскольку я спросила вас о том же, я уже получила ответ. Вы обладаете сокровищами!

Но его мысли уже ушли в сторону, и он заговорил о другом:

— Все же миссис Ньюсем не лишена воображения. Вот вообразила же она — чего никак нельзя забывать! — то есть тогда воображала и, очевидно, воображает и сейчас — всякие ужасы, которые мне надлежало здесь обнаружить. Я и был законтрактован, по ее мнению — совершенно непоколебимому, — их обнаружить. И то, что я их не обнаружил, не сумел или, как ей видится, не захотел, является в ее глазах постыдным нарушением контракта. Этого она не в состоянии вынести. Отсюда и разочарование.

— Вы имеете в виду, что вам надлежало найти ужасным самого Чэда.

— Нет, женщину.

— Ужасную?

— Такую, какой миссис Ньюсем себе ее упорно воображала.

Стрезер замолчал, словно любые слова, которые он мог употребить, ничего не добавили бы к этой картине. Его собеседница тоже молчала, размышляя.