— Я? По-моему, здесь… почти… почти божественно.

— В этом ужасном лондонском балагане? Да он просто отвратителен, если хотите знать.

— О, в таком случае, — рассмеялся он, — я вовсе не хочу знать.

Последовала долгая пауза, которую мисс Гостри, по-прежнему заинтригованная тайной — что же производят в Вулете? — наконец прервала.

— Так все-таки что это? Прищепки для белья? Сухие дрожжи? Вакса?

Ее вопрос привел его в чувство.

— Нет-нет. Даже не «горячо». Право, вряд ли вы догадаетесь.

— Как же мне решить, вульгарен этот предмет или нет?

— Решите, когда я его назову. — И он попросил ее немного потерпеть.

Однако можно сразу откровенно признаться, что он намеревался и впредь отмалчиваться. По правде говоря, он так никогда и не назвал ей этот предмет, но, как ни странно, оказалось, что в силу некоего присущего ей внутреннего свойства охота получить эти сведения у нее вдруг отпала, а ее отношение к данному вопросу превратилось в явное нежелание что-либо по его поводу знать. Ничего не зная, она могла дать волю своему воображению, а это, в свою очередь, обеспечивало благодатную свободу. Можно было делать вид, будто эта безымянная вещица и впрямь нечто неудобопроизносимое, а можно было придавать их взаимному умолчанию особый смысл. И то, что она затем сказала, прозвучало для Стрезера чуть ли не откровением.

— Может быть, потому, что этот предмет так дурно пахнет — что эта продукция, как вы изволили выразиться, крайне вульгарна, мистер Чэд и не хочет возвращаться домой? Может быть, он чувствует на себе пятно. Не едет, чтобы оставаться в стороне.

— О, — рассмеялся Стрезер, — на это мало похоже — вернее, совсем не похоже, чтобы он чувствовал себя «замаранным». Его вполне устраивают деньги, выручаемые за эту продукцию, а деньги — основа его существования. Он это понимает и ценит — то есть я хочу сказать, ценит то содержание, которое высылает ему мать. Она, разумеется, может урезать ему содержание, но даже в этом случае за ним, к несчастью, останутся, и в немалом количестве, деньги, завещанные ему дедом, отцом миссис Ньюсем, его личные средства.

— А вы не думаете, — спросила мисс Гостри, — что именно это обстоятельство позволяет ему быть щепетильным? Надо думать, он не менее разборчив и в отношении источника — явного и гласного источника — своих доходов?

Стрезер весьма добродушно — хотя это и стоило ему некоторого усилия — отнесся к ее предположению.

— Источник богатств его деда — а следовательно и его доля в них — не отличается безупречной чистотой.

— Какого же рода этот источник?

— Ну… сделки, — поколебавшись, ответил Стрезер.

— Предпринимательство? Махинации? Он нажился на мошенничестве?

— О, — начал Стрезер не то чтобы с воодушевлением, но весьма энергично, — я не возьмусь егоаттестовать или описывать его дела.

— Боже, какие бездны! А покойный мистер Ньюсем?

— Что вам угодно знать о нем?

— Был таким же, как этот дедушка?

— Нет, он придерживался противных взглядов. И вообще, был совсем иного сорта человеком.

— Лучше? — не унималась мисс Гостри.

Стрезер замялся.

— Нет, — вырвалось у него после паузы.

— Благодарю вас, — отвечала его спутница, и ее немой комментарий к охватившим его сомнениям был достаточно выразителен. — Ну так разве вы не видите, — продолжала она, — почему вашего молодого человека не тянет домой? Он глушит в себе чувство стыда.

— Стыда? Какого стыда?

— Какого стыда? Comment done? [12]Жгучего стыда.

— Где и когда, — спросил Стрезер, — вы в наши дни встречали чувство жгучего — да и вообще какого-либо — стыда? Те, о ком я говорю, поступали как все и — исключая разве древние времена — вызывали только восхищение.

Она тут же поймала его на слове:

— И у миссис Ньюсем?

— Ну я не могу отвечать вам за нее!

— И среди подобных дел, — да еще, если я верно вас поняла, извлекая пользу из них, — она остается все такой же исключительной?

— Я не могу говорить о ней! — запротестовал Стрезер.

— Да? — Мисс Гостри секунду помолчала. — Думается, как раз о ней у вас есть что сказать, — заявила она. — Вы мне не доверяете.

Упрек возымел действие.

— Ее деньги идут на добрые дела, ее жизнь посвящена и отдана другим…

— Во искупление грехов, так сказать? О Боже! — И, прежде чем он успел возразить, добавила: — Как отчетливо я вижу ее благодаря вам!

— Видите? — бросил Стрезер. — Ничего больше и не нужно.

Ей и впрямь казалось, будто миссис Ньюсем стоит у нее перед глазами.

— Да, у меня такое чувство. И знаете, она действительно, несмотря ни на что, прекрасна.

Он сразу оживился:

— Почему «несмотря ни на что»?

— Ну, из-за вас. — И тут же, как это она умела, быстро сменила тему: — Вы сказали, концерну требуется глаз. Разве миссис Ньюсем не следит за всем сама?

— По возможности. Она на редкость способный человек, но это занятие не совсем для нее. К тому же она и так перегружена. У нее на руках горы дел.

— И у вас тоже?

— Да… у меня, если угодно, тоже.

— Вот как! Я хотела спросить… — уточнила мисс Гостри, — вы тоже ведаете этим предприятием?

— О нет, я не имею к нему касательства.

— Зато ко всему остальному?

— Как вам сказать — кое к чему.

— Например?

Стрезер задумался.

— К «Обозрению», — сказал он, удовлетворяя ее любопытство.

— «Обозрению»? Вы выпускаете «Обозрение»?

— Точно так. В Вулете есть свое «Обозрение», и миссис Ньюсем почти полностью и с блеском его содержит, а я, правда не столь блестяще, редактирую. Мое имя значится на обложке, и я, право, обескуражен, даже обижен, что вы, очевидно, о нем ничего не слыхали.

Она пропустила упрек мимо ушей.

— И каково же это ваше «Обозрение»?

Настороженность все еще не отпускала его.

— Зеленое.

— Вы имеете в виду политическую окраску, как здесь принято говорить — направление мысли?

— Нет. Обложку. Она — зеленая, и премилого оттенка.

— А имя миссис Ньюсем там тоже есть?

Он замялся.

— О, что до этого, судите сами, насколько оно просматривается. На миссис Ньюсем держится все издание, но при ее деликатности и осмотрительности…

Мисс Гостри мгновенно все уловила.

— Да, конечно. Именно такой она и должна быть. Я, поверьте, могу оценить ее по достоинству. Она, без сомнения, большой человек.

— Да, большой человек.

— Большой человек… города Вулета — bon! [13]Мне нравится мысль о большом человеке города Вулета. Вы, наверное, тоже большой человек, коль скоро связаны с ней.

— О нет, — сказал Стрезер, — тут действует иной механизм.

Она мгновенно подхватила:

— Иной механизм — не надо морочить мне голову! — который действует так, что вы остаетесь в тени.

— Помилуйте! Мое имя стоит на обложке! — резонно возразил он.

— Да, но вы не ради себя его туда поставили.

— Прошу прощения — именно ради себя мне и пришлось его туда поставить. Это, видите ли, в некоторой степени возмещает крушение надежд и честолюбивых помыслов, расчищает мусорные завалы разочарований и неудач — единственный зримый знак, что я существую.

Она бросила на него быстрый взгляд, словно собираясь многое сказать, но все, что она сказала, свелось к следующему:

— Ей нравится видеть его там. Из вас двоих вы — фигура крупнее. И знаете почему? Потому что не считаете себя таковой. А она себя считает. Впрочем, — продолжала мисс Гостри, — вас тоже. Во всяком случае, в ее окружении вы самое значительное лицо из всех, на кого она может наложить руку. — Мисс Гостри писала вязью, мисс Гостри усердствовала. — Я говорю об этом вовсе не потому, что хочу рассорить вас с ней, но рано или поздно отыщется кто-нибудь покрупнее…

Стрезер внимал, вскинув голову, словно любуясь своей собеседницей и поражаясь ее дерзости и счастливому дару прозрения, тогда как ее заносило все выше и выше.