Опираясь на учение Амори Шартрского, богослова XIII века, а также на Иоахима Флорского, Винтра различает три мировые эпохи: эпоху Ветхого Завета, эпоху Отца, когда люди живут в послушании под законом; эпоху христианского Нового Завета, царство Сына, царство благодати; и третью, провозвестником которой Винтра считал себя, эпоху Святого Духа, царство Любви.

Третьей эпохе должны предшествовать большие потрясения, битва ангелов с демонами.

Во время месс Святого Духа, месс по чину Мельхиседекову, которые служил Винтра, освященные облатки начинали кровоточить, свидетелями чего были многие нередко скептически настроенные люди. Литургия новоявленного пророка представляла собой сложную теургию, которая производила впечатление на многих, в том числе на Гюисманса и на другого известного писателя Мориса Барреса.

В особом видении Винтра было сообщено, что человеческие души были изгнаны с Небес вместе с некоторыми ангелами за то, что отказались признать Марию Небесной Царицей. Эти души могут вернуться на Небо, если употребят во благо дарованную им земную свободу.

В то самое время, когда Винтра развивал свою бурную деятельность ересиарха, на горизонте духовной жизни замаячила уже откровенно сатанинская фигура — аббат Буллан, так привлекательно обрисованный Гюисмансом в своем романе под именем доктора Иоганнеса. Этот самый аббат встретил в Нотр Дам де ла Саллет монахиню Адель Шевалье, заявлявшую, что она находится в постоянном общении с Девой Марией. Вместе они создали нечто вроде религиозного общества, которое ставило перед собой задачи искупать грехи человечества и вылечивать «дьявольские болезни». Жизнь в этом обществе направлялась согласно правилам, которые диктовал внутренний голос Адель Шевалье. Аббат Буллан учил, что путем к спасению души являются половые сношения. Его соратники достигали высокой степени самовнушения, ничуть не сомневались, что совокупляются с Клеопатрой, Александром Македонским, со святыми и ангелами. Дело в том, что, согласно Буллану, человек способен достигать более высоких духовных уровней через совокупление с тем, кто уже находится на этом уровне. Этот священнослужитель в кощунстве своем договаривался до того, что рекомендовал своим приверженцам вступать в половую связь с Иисусом и Девой Марией. Когда английский исследователь Болдик написал в биографии Гюисманса, что Буллан, совершая сатанинский обряд, принес в жертву собственного ребенка, прижитого им со своей напарницей, многие сочли, что англичанин сгустил краски, однако впоследствии были обнаружены документы, подтверждающие сведения Болдика.

С большим опозданием, но кое-какие сведения о деятельности аббата дошли все же до церковных и светских властей, и в 1865 году он был посажен на три года в тюрьму. Выйдя на свободу, он притворно покаялся и основал журнал весьма сомнительного толка под названием «Анналы святости в XIX в.», который, по сути дела, являлся печатным органом сатанизма, хотя Буллан и не афишировал свои взгляды в открытую. Наоборот, он создавал себе репутацию непонятого мистика, этакого белого мага, который только тем и занимается, что исцеляет одержимых бесами и снимает заклятья, наложенные черными магами. На эту наживку и клюнул Гюисманс, которого надоумили обратиться за консультацией к аббату Буллану как к несгибаемому борцу с сатанистами. Потому-то он и не жалеет светлых красок, когда говорит о докторе Иоганнесе, и черных — когда в фокусе его внимания оказываются недруги доктора.

Тем временем Буллан продолжает служить черные мессы, учит «совокупляться на расстоянии» со всякого рода замечательными личностями прошлого. Наконец, благодаря вмешательству парижского архиепископа его лишают сана.

В один прекрасный день Буллан встречается с Винтра и втирается к нему в доверие. В тот же год Винтра умирает, и Буллан объявляет себя продолжателем дела умершего ересиарха и главным иерархом созданной им церкви. Однако большинство действительных соратников покойного приняли Буллана в штыки. Произошел раскол.

Между тем деятельность Буллана привлекает внимание не только церковных властей, лишивших его сана, но и ведущих оккультистов того времени, боровшихся за чистоту сокровенного знания, против его смешения с откровенно сатанинскими учениями.

Резкую отповедь сексуальным теориям бывшего аббата дал в своей книге «Храм Сатаны» Станислас де Гуайта, доказывающий, что практика, к которой призывает Буллан, ведет к инкубату и суккубату — половому сношению с бесами.

Станислас де Гуайта слыл знатоком таро и каббалы, он был мистиком, поэтом, другом Мориса Барреса, своеобразным рыцарем оккультных наук, неутомимо разоблачавшим разного рода шарлатанов и лжеоккультистов. В 1888 году он вместе с Пеладаном основал в Париже «Высший совет каббалистического ордена розенкрейцеров». Правда, вскоре Пеладан отошел от Гуайты и основал уже свой, католический орден розенкрейцеров, который ставил перед собой задачу выявлять эзотеризм христианского богословия и способствовать приближению царства Святого Духа.

Что же до Станисласа де Гуайты, то он считал себя продолжателем дела Элифаса Леви и преклонялся перед гением Парацельса. Он утверждал, в частности, что связь с умершим возможна только «в духе» и достигается под звуки музыки.

Станислас де Гуайта выступил с разоблачениями Буллана и с угрозами в его адрес, которые последний счел объявлением войны. Вскоре Буллан тяжело заболел и решил, что на него навели порчу розенкрейцеры. Убедив себя в этом, он призвал на помощь все свое мастерство сатаниста, и началось единоборство магов, о котором так подробно пишет в своем романе Гюисманс. Впоследствии розенкрейцеры отрицали, что прибегли к магическим заклинаниям первыми, утверждая, что вынуждены были защищаться. Сам же факт обращения к магическим средствам Станислас де Гуайта, ученик Элифаса Леви, написавшего «Учение и ритуал высшей магии», не отрицал.

Единоборство магов закончилось смертью Буллана, в которой Гюисманс публично обвинил маркиза де Гуайту. Последовал вызов на дуэль, о которой мы говорили в начале статьи.

Таков был фон, на котором разворачивались события, описанные в романе Гюисманса.

Кардек Аллан. Книга медиумов, 1993.

Леви Элифас. Учение и ритуал высшей магии. 1 ч., 1992.

Тухолка С. Оккультизм и магия, 1917.

Alexandrian. Histoire de la philosophic occulte, 1983.

Bricaud. Huysmans occultiste et magicien, 1927.

Bricaud. Huysmans et le satanisme, 1929.

Baldick. Biography of Huysmans, 1938.

Bois J. Le monde invisible, 1902.

Bois J. Le satanisme et la magie, 1898.

Hervé-Masson. Dictionnaire des hérésies dans l’Eglise catholique, 1986.

Hervé-Masson. Dictionnaire des sciences occultes de l’esoterisme et des arts divinatoires, 1987.

Tondriau. Dictionnaire marabout des sciences occultes, 1982.

Wilson C. Occult, 1972.

БЕЗ ДНА ^{1}

Роман

ГЛАВА I

— Ты так поверил в эти идеи, дружище, что бросил привычные темы современного романа — супружескую измену, любовь, честолюбие и взялся писать историю Жиля де Рэ. — Помолчав, он продолжал: — Бог с ним, с топорным слогом натуралистов, с их языком — языком притонов и ночлежек, в некоторых случаях без этого не обойтись; в конце концов, из словесного мусора можно соорудить нечто поистине колоссальное — «Западня» Золя тому примером. Бог с ним, с тяжеловесным, неповоротливым стилем, я упрекаю натуралистов в низменности их идей. Они материалисты, они кадят толпе — вот в чем их грех. И какая непрожеванность мысли, скудость идей, какая недалекость — они стремятся ограничить себя плотским, отбросить сверхчувственное, отречься от мечты, не разумея даже того, что искусство только тогда и выходит на первый план, когда отказываются служить обычные человеческие чувства. Не пожимай плечами, лучше скажи, что увидели натуралисты в тех тайнах, которые подступают к нам со всех сторон, сбивая с толку. Да ничего не увидели. Когда надо объяснить какую-нибудь страсть, измерить, сколь глубока рана, вылечить самую простенькую болячку души, они все списывают на позывы пола и инстинкты. Причиной всему, видите ли, сексуальное влечение да припадки безумия. В общем, они до одури ковыряются в физиологии, доходя до откровенной пошлости, когда дело касается пола. Душевные переживания для них — что-то вроде грыжи, для которой нужен бандаж. Это не просто неумелость или ограниченность, они все вокруг себя заражают, когда восхваляют жестокость нашего века, превозносят новомодный американизм нынешних нравов, опускаются до дифирамбов грубой силе, философии накопительства. С невероятным самоуничижением они потакают низменным вкусам, отказываясь от стиля, отбрасывая всякую возвышенную мысль, всякое стремление к сверхъестественному, запредельному. Натурализм воплотил в себе мещанские вкусы, словно его от господина Оме родила колбасница Лиза из «Чрева Парижа».