Звонарь подошел к печи, перемешал угли, вытер глаза, на которых от мороза выступили слезы, и отхлебнул кофе.

— То, что надо! Так на чем вы остановились, Дез Эрми?

— Я кратко изложил историю сатанизма, но еще не дошел до их единственного на сегодняшний день главы, лишенного сана священника…

— Будьте осторожны, — прервал его Каре, — одно только упоминание этого человека приносит несчастье.

— Да ну! Каноник Докр, так его зовут, ничем не может нам навредить. Признаюсь даже, что не понимаю, почему он внушает всем такой ужас. Но пока оставим это, лучше будет, если, прежде чем мы заговорим об этом человеке, Дюрталь увидится с вашим другом Жевинже, более близким его знакомым. После беседы с ним вам будут понятнее мои разъяснения относительно сатанизма, особенно что касается ядовитых зелий и суккубата. Давайте пригласим его сюда пообедать?

Каре почесал голову и принялся выковыривать ногтем пепел из трубки.

— Видите ли, — сказал он наконец, — мы слегка повздорили.

— Из-за чего?

— Да из-за ерунды. Однажды я запретил ему экспериментировать с моими колоколами. Налейте себе стаканчик, господин Дюрталь, да и вы, Дез Эрми, ничего не пьете.

Оба закурили и сделали по глотку коньяка.

Каре тем временем продолжал:

— Жевинже — славный малый и добрый христианин, хотя и астролог, я буду рад с ним снова увидеться. Так вот, однажды он задумал погадать на моих колоколах. Вы удивлены, но это так. Некогда колокола играли в тайных науках весьма значительную роль. Искусство по колокольному звону предсказывать будущее — одна из самых малоизвестных и забытых областей оккультизма. Жевинже отыскал какие-то материалы по этой гадательной практике, которые хотел проверить у меня в башне.

— Но что именно он делал?

— Откуда я знаю! Залезал под колокол, рискуя сломать себе на лесах ноги, и это в его-то возрасте. Заберется в колокольный зев и ну выкрикивать всякую чепуху, а потом слушает, как гудит бронза, отражая его голос. Рассказывал, что с помощью колоколов можно толковать сны и что увидевшему во сне, как раскачиваются колокола, грозит несчастный случай. Колокольный звон предвещает сплетню. Если колокол падает — это к внезапной болезни, а если разбивается — к печалям и невзгодам. Напоследок, помнится, добавил, что если вокруг освещенного луной колокола летают ночные птицы, то это либо к ограблению церкви, либо к смерти священника. Короче говоря, вся эта его возня с колоколами — попытки залезть внутрь (а ведь они освящены!), построить на них свои предсказания и приспособить их к толкованию снов, категорически запрещенному Книгой Левит, — мне не понравилась, и я в довольно резкой форме потребовал, чтобы он прекратил свои штучки.

— Но ведь вы на него зла не держите?

— Нет, признаться, мне даже жаль, что я так вспылил.

— Ну и хорошо, я все беру на себя, — успокоил его Дез Эрми. — Я сам пойду к нему, договорились?

— Ладно.

— На этом мы вас оставляем, вам пора ложиться, ведь завтра на рассвете вы уже должны быть на ногах.

— Мне вставать в полшестого, звонить к заутрене. А потом могу снова лечь, если захочу, в следующий раз я звоню лишь без четверти восемь — всего несколько раз во время службы. В общем, не надорвешься!

Дюрталь хмыкнул:

— Если бы мне пришлось вставать в такую рань!

— Дело привычки. Ну что, на посошок? Нет? Точно? Тогда пошли!

Каре зажег фонарь, и они, дрожа, двинулись гуськом по обледенелым ступенькам темной винтовой лестницы.

ГЛАВА VI

На следующий день Дюрталь проснулся раньше обычного. Не успел он открыть глаза, как перед его внутренним взором промелькнула, словно в ужасной сарабанде, вереница сатанинских обществ, о которых говорил Дез Эрми. Множество паясничающих мистиков, которые вставали на голову и молились, скрестив ноги. Дюрталь зевнул, потянулся, посмотрел на оконные стекла, разрисованные узорами из инея. Потом быстро засунул руки под одеяло и устроился поудобнее на кровати.

«Самое подходящее время, — подумал он, — сидеть дома и работать. Сейчас встану и разожгу огонь. Ну же… Смелее…» Однако вместо того, чтобы отбросить одеяло, он подтянул его еще выше к подбородку.

— Да, знаю, тебе не нравится, когда я долго нежусь в постели, — обратился он к коту, который, растянувшись на стеганом одеяле у его ног, не спускал с него глаз с расширенными черными зрачками.

Это ласковое и преданное животное могло быть хитрым и упрямым, оно не допускало никаких хозяйских прихотей, никаких отступлений от заведенного порядка, требовало, чтобы они всегда вставали и ложились в одно и то же строго определенное время. Когда кот бывал недоволен, в его угрюмом взоре мелькали сердитые искорки.

Если Дюрталь возвращался раньше одиннадцати, кот ждал его у двери в прихожей, точил когти о деревянные поверхности и начинал мяукать прежде, чем Дюрталь входил в комнату; потом он обращал к нему томные золотисто-зеленые глаза, терся о ноги, запрыгивал на мебель, а при приближении хозяина поднимался на задние лапы, словно маленькая лошадка, и дружески толкал его головой. Если Дюрталь возвращался после одиннадцати, кот уже не встречал его, и лишь когда хозяин подходил к нему, он поднимал голову, выгибал спину, но не ласкался. Если же паче чаяния время было совсем позднее, кот не двигался с места и недовольно ворчал, когда хозяин позволял себе погладить ему голову или почесать шею.

В это утро хозяйская лень рассердила кота, он улегся на кровать, надулся, потом, подкравшись, уселся рядом с лицом Дюрталя и уставился на него с нарочитой свирепостью, давая понять, что хозяину пора убраться и оставить ему теплое местечко.

Дюрталя забавлял этот маневр, и он, не двигаясь с места, в свою очередь воззрился на кота. Это был самый обыкновенный беспородный кот, который, впрочем, выглядел весьма необычно — пушистый, наполовину рыжеватый, как зола от лежалого угля, наполовину серый, словно волос новой половой щетки. Местами его покрывали маленькие белые пятна, похожие на хлопья, вьющиеся над угасшими головешками. Кот казался огромным — настоящий хищник с равномерными темными полосами, которые черными браслетами окаймляли мощные лапы и удлиняли глаза двумя большими, чернильного цвета изгибами.

— Несмотря на твой брюзгливый характер, упрямый нрав и нетерпимость, ты все же кот славный, — вкрадчивым тоном, чтобы умаслить животное, сказал Дюрталь, — и потом, я довольно долго делюсь с тобой самым сокровенным. Ты мой наперсник, этакий рассеянный снисходительный исповедник, который, ничему не удивляясь, отпускает мысленные грехи, в которых сознаешься, чтобы без особых хлопот очистить душу. В этом вся твоя жизнь, ты даешь выпустить пар одинокому холостяку — вот я и окружаю тебя вниманием и заботой. И все же довольно часто, как сейчас, например, ты со своим недовольством бываешь невыносим.

Кот продолжал смотреть на хозяина и, навострив уши, старался уловить смысл слов по интонациям. Он, безусловно, сообразил, что Дюрталь не расположен покидать постель, и водворился на прежнее место, на этот раз повернувшись к хозяину спиной.

— Однако мне надо заняться Жилем де Рэ, — уныло заключил Дюрталь, бросив взгляд на часы.

Он спрыгнул с кровати и потянулся к брюкам, меж тем как кот не заставил себя долго ждать — вскочил, быстро перебежал по постели и свернулся клубком в теплых простынях.

Ну и холодище! Дюрталь натянул вязаную кофту и пошел в другую комнату затопить камин.

— Эдак и простудиться недолго, — буркнул он. Хорошо еще, его жилище быстро согревалось, так как состояло всего лишь из прихожей, крошечной гостиной, маленькой спальни и достаточно просторной туалетной комнаты. Вся эта квартира на пятом этаже с окнами, выходившими в светлый двор, стоила Дюрталю восемьсот франков в месяц.

Обставлена она была без всякой роскоши; в маленькой гостиной Дюрталь устроил рабочий кабинет, заставив стены шкафами из черного дерева, забитыми книгами. Большой стол у окна, кожаное кресло, несколько стульев. Простенок над камином вместе с доской он задрапировал от потолка до туалетного столика старинной материей, а вместо зеркала приладил старую, нарисованную на дереве картину, где на фоне искусно выписанного пейзажа, в котором голубое отливало серым, белое — рыжим, а зеленое — черным, был изображен коленопреклоненный отшельник в шалаше, а рядом с ним — кардинальская шапочка и пурпурная мантия.