На ночевку остались на холме, благо, неподалеку ручей был, а где вода, там и жизнь. В дальнейший путь, двинулись с утра и, приглядываясь к окрестным местам, я не понимал, почему здесь никто не живет. Те же самые сагареки, могли бы спокойно переселиться, земля ничья, нейтральная. Вода есть, трава имеется, зверья, правда, немного, но тех же степных дроф, неуклюжих жирных и не летающих птиц, походя, несколько штук подбили. Спросить бы кого, так под рукой только Бойко, но он сразу сказал, что в этих местах не бывал. Есть у меня подозрение на Джоко, что он здесь бывал ранее, причем неоднократно. Видел я, как он Кривому Ругу вечерком про местные тропы и пути рассказывал.

— Джоко, — окликнул я агента, пристраивая Кызыл-Куша бок о бок с его кобылой.

— Да-а-а? — Джоко был спокоен и флегматичен.

— Признавайся, ты ведь бывал в этих местах?

— Бывал, — он не стал отрицать.

— Что про них рассказать можешь?

— Спустись на землю, — попросил Джоко, останавливаясь сам, и спрыгивая в невысокую, по щиколотку только, густую и ровную травку.

Хм, странная просьба, но я спустился и подошел к нему. Джоко вынул свой широкий нож, опустился на колено и начал срезать целые пласты травяного покрова. Вычертив окружность, примерно, метр на метр, он попросил:

— Помоги приподнять.

Ухватив вырезанный земляной пласт, помог агенту откинуть его в сторону. Комель отвалился, а Джоко вошел в круг чистой земли и поворошил ее ногой.

— Смотри, — ткнул он носком сапога в что-то.

Пригляделся, металл блестит. Наклонился, ладонью провел, точно металл, что-то наподобии стали, но совсем не проржавела ничуть, и кажется, что только вчера кто-то ее здесь прикопал.

— И, что это? — спросил я Джоко.

— А кто его знает? — пожал он плечами. — Мы сюда в экспедицию ходили, еще двенадцать лет назад, когда я стажером в Тайную Стражу пришел. Искали развалины городов, или еще что-то. Однако, ничего не нашли, и только вот это, — Джоко кивнул на металл, — древние дороги.

— Это дороги? — удивился я.

— Они самые, и если на холм заехать, то можно видеть, как они между холмов петляют, трава над ними более низкая и цветность у нее другая. Что интересно, — Джоко вылез из ямки, — даже махонького кусочка с этого металла отколоть не могли. Вот и представь себе уровень развития того, кто их строил.

Меня это впечатлило, загадка древности, тайна. Если мы уцелеем в будущих испытаниях, то надо обязательно заняться этим делом. Лишь бы было оно у нас, это самое будущее и эти самые испытания.

Агент тем временем взобрался на лошадь и продолжил:

— Между прочим, одновременно с нашей группой, в этих местах и дромы работали, только сейчас вспомнил, но кажется, они в разговоре с нашим старшим, поминали имя Буривоя из рода Арслана.

— Погоди-ка, — я взобрался на Кызыл-Куша, — ведь это…

— Да-да, отец вашего Курбата, начальник контрразведки каганата.

Больше, на эту тему мы с Джоко не разговаривали, но на всякий случай, в память я себе, все что он сказал, отложил. Кто знает, что и где пригодится.

До границы Эльмайнора мы добрались без приключений, спокойно. И только при самом ее пересечении, за малым, не схватились с пограничниками. Погранцы, почему-то решили, что мы враги. Ну, ладно, допустим, оказались бы мы рахдонскими наемниками, смысл нам перебираться через границу днем, не таясь, да еще и через таможенный пункт. Видно, командир их очень отличиться хотел, и не миновать бы бойни, если бы мы их первыми не почувствовали.

Так вышло, что наша тройка, миновав брошенную небольшую деревянную будку на дороге и шлагбаум, перекрывающий дорогу, вырвалась чуть вперед. Неожиданно, Курбат резко поднял вверх сжатую в кулак правую руку, сигнал означает, стоп. Мы остановились, как раз при выезде из леска в поле, а вслед за нами, и весь остальной отряд.

— Засада. Кто-то впереди, прячется в траве, — сказал Курбат.

— На лошадях, с оружием, — дополнил Звенислав, вслушавшись в себя.

— Далеко? — Кривого Руга интересовала конкретика.

— А вон, метров двести, — Курбат указал на высокий травостой.

Кривой Руг подался чуть вперед и, сложив ладони рупором, прокричал:

— Эге-ге-й! Рейдерские отряды Кривого Руга, Пламена и Бергуса, приветствуют славных стражей Эльмайнорского пограничья. Мы находимся на службе герцога Конрада Четвертого Штангордского.

Погранцы оказались испытанными вояками. Два десятка всадников возникли из травы мгновенно, все вместе, единым строем. Хитрецы, положили коней в линию, зажали им ноздри, чтоб те случайно голос не подали, настропалили арбалеты, и нас ждали. Их план был прост, поднимаются, дают залп, и отходят. Вот было бы дело, не почувствуй их Курбат и Звенислав.

Эльмайнорцы неспешно подъехали, арбалеты не опуская, и готовые сразу же стрелять. Их старший, седоусый и серьезный сержант проверил наши документы, писарь пограничников, находившийся здесь же в строю, выписал бумагу на проезд через владения герцогства, скрепил ее печатью, мы заплатили налог в один империал, и снова двинулись в путь.

Через десять дней наш отряд приблизился к Штангорду и наступил самый главный момент всего нашего предприятия, разумеется, я говорю про дележку добычи. Мы остановились на той самой поляне, где Курбат убил своим коронным ударом разбойника Бобу и, пока все члены отряда занимались своим делом, главари, то есть Кривой Руг, Бергус, и конечно же я, сошлись вместе.

Начал Кривой Руг, как все еще старший в отряде:

— Итак, утром входим в столицу, пришло время хабар на всех по справедливости и уговору раскинуть.

— Да-да, — суетился Бергус, — пора, давно уже пора.

— У нас сейчас одна тысяча девятьсот килограмм золота. Четверть дромам и их парням, плюс надбавку накидываем, — он кивнул мне. — Пятьсот слитков твои, Пламен.

Бергус недовольно поморщился, морда разбойная, но промолчал, а Кривой, продолжил:

— Тебе была обещана десятая часть, Бергус. Бери сто девяносто слитков и иди с богом.

— Нет! — громко и привлекая внимание всех кто был на поляне, взвизгнул разбойный вожак. — Не честно так, не по справедливости! Мы с братвой свой подсчет провели, и наша доля, четыреста слитков. Отдай, пахан, а то всякое бывает…

— Ну, как знаешь, Бергус, — Кривой Руг кивнул мне, вроде как повернулся боком, и резко выхватив свой кинжал, ударил Бергуса прямо в сердце.

Нормально, мы так и думали, что разбойники будут недовольны своей долей, золото глаза застит, и жадность не одного человека сгубила. Вот и Бергус, уже мертвый, не понимал этого, так же как и его разбойники, которых сейчас наемники Руга по всей поляне режут. Если бы он промолчал, то стал бы просто неприлично богат, по его меркам, конечно. Однако, он так и не понял, что это не его поход был, а наш, за что и поплатился самым ценным, что у него было, жизнью.

Кривой Руг обтер кинжал, вложил его в ножны и, как ни в чем не бывало, сказал:

— Теперь можно быть спокойным, и знать точно, что никто по кабакам языком трусить не будет. Пятьсот пятьдесят слитков твои.

— Хорошо, — согласился я.

— Скажи, Пламен, — Кривой пристально посмотрел мне в глаза, и я его взгляд выдержал. — Ты сам-то, не боялся, что и твоих парней, как этих, — кивок в сторону поляны, на которой добивали растерявшихся разбойников Бергуса, — к ногтю прижму.

— Нет, не боялся. Ты ведь понимаешь, что за нами пригляд со стороны Тайной Стражи, жрецов и герцога. С нами ты поднимешься, а без нас рухнешь, Кривой.

— И то, верно, — пахан не спорил. — С вами фарт так и прет.

К полудню следующего дня, наш уменьшившийся в количестве отряд, вошел в Штангорд. За два с лишним месяца, что мы отсутствовали, город резко изменился. Кругом, куда ни глянь, настороженные патрули Городской Стражи, движения по улицам почти нет, праздношатающихся взрослых мужчин, пригодных к войне, совсем не видно, все на фронте. Рынки и базар еще работали, лавки и магазинчики были открыты, по набережной гуляли почтенные дамы с собачками, но что-то изменилось в худшую сторону, что-то нависло над городом как склизкая серая пелена. Так бывает в пасмурные и дождливые осенние деньки, когда нет желания что-то делать, шевелиться, но сейчас над городом светило солнце и погода радовала. Непогода царила в душах людей, что гораздо серьезней и страшней непогоды природной. Нет, обреченности на лицах, или того хуже, какой-то паники среди людей я не видел, но чревоточина сомнений и готовность к резкому ухудшению своей жизни, поселилась в их сердцах.