— Привет, — мрачно бросил Тони и, пока Джина прихорашивала невесту, объяснил: — Я задержался в спортзале, а шеф решил, что я не справлюсь с ролью шафера Дэвида, и заменил меня, оставив мне обязанности посаженного отца. Но… вряд ли я гожусь тебе в отцы, Бэб.

Джине стало не по себе, но Бэб только развеселилась.

— Уж ты не проронишь ни слезинки, отдавая меня, Тони. Вспомни-ка, Джина, чем оказалась для меня свадьба Алисы! — Барбара положила свою затянутую в длинную перчатку руку на предплечье Тони.

В окруженной цветущими апельсиновыми деревцами маленькой церквушке, пастор говорил:

— Возлюбленные чада, мы собрались здесь…

Тони мрачно хмурился, а Джина с упреком смотрела на шафера Дэвида. Майлз ответил ей долгим спокойным взглядом. Очнулась она, когда Барбара передала ей свои цветы, чтобы Дэвид надел кольцо ей на палец. И вот Дэвид целует свою жену, а Майлз — ее…

На свадьбе Алисы такое уже было, тогда их тоже целовали, как подружек невесты. Если бы Бэб не витала в облаках, она обязательно ободрила бы ее улыбкой. Джина же не в силах была поднять глаза на Майлза.

— Неужели это так ужасно? — шепнул он ей. — Вы хоть сделали бы вид… Не на каждой же свадьбе подружка невесты без ума от шафера!

— На свадьбе Алисы, — растерянно прошептала Джина, — Дэвид и Бэб… они… я хочу сказать…

— Да?

— Нет, ничего…

— Ничего? С каких это пор звездный свет и соловьиные трели стали ничем? — продолжал шептать Майлз. — А любовь? Вы хотели сказать, что на ваших глазах подружка и шафер сами стали женихом и невестой? Так, Джина?

— Посаженный отец, подпишите, пожалуйста, здесь, — попросил пастор.

Тони, угрюмый и надувшийся, продолжал стоять, сложив руки на груди — он видел, как они поцеловались и перешептывались потом, и его нижняя губа выпятилась, как у обиженного ребенка.

— Мистер Молори, вы выдали невесту замуж, так засвидетельствуйте это своей подписью, — повторил священник, и Тони, сверкая глазами, подчинился. Джина не удержалась от смеха, и он нахмурился еще пуще.

Опираясь, как и положено на руку шафера, Джина последовала за молодоженами, и, вместе с ними, дети осыпали их лепестками цветов апельсиновых, мандариновых и лимонных деревцев. Она стряхивала цветочную пыльцу с пиджака Майлза, когда он, вдруг, сжал ее пальцы с каким-то особым значением…

— Звездный свет и соловьиные трели… — отчетливо прошептал он.

— Сейчас день, — озадаченно пробормотала она.

— Не спорьте, Джина. Слышали о заразительности свадеб? О возможном повторении церемонии между подружкой и шафером?

— Я…

— Так случилось с Дэвидом и Барбарой. Так может случиться и…

— Мистер Фаерлэнд, — решительно заговорила Джина, — вы напрасно тратите время, я вас не слушаю.

Ее спасли наивные вопросы детей, толпившихся вокруг:

— Когда начнется пир, Барбер?

— А тот в длинном платье и с усами в церкви — леди или мужчина?

— А когда у них появится ребенок, можно мне будет покатать колясочку?..

В дверях приюта Джина увидела встречающего их отца, а рядом с ним — кого-то еще. «Бедный, простуженный папа, ему пришлось еще и гостей принимать!» — подумала Джина. Майлз опять начал говорить ей что-то, но вдруг остановился на полуслове. Тони едва не свернул себе шею, пытаясь разглядеть, кто это стоит там со старым шефом. Вышедшая из машины Барбара, вдруг утратила весь свой блеск. Все внимание сосредоточилось на гостье.

Высокая, черноволосая, с бровями вразлет, прекрасно одетая девушка спустилась по ступенькам навстречу им. Невесту она вроде бы даже не заметила. Ее взгляд коротко задержался на Дэвиде, потом, чуть дольше, на Тони и остановился на Майлзе — она явно встречала его.

— Привет, Майлз! — У нее оказался ясный, уверенный, серебристый голос. Только два слова, но сколько в них вложено!

— Привет, Ясмин, — отозвался Майлз.

Дети недолго взирали на «новенькую», их внимание привлек громадный торт с кремом, стоявший посреди длинного стола и притягивающий, как магнит. Превосходно сшитый костюм Ясмин Уинтер не произвел на них такого яркого впечатления, как подвенечное развевающееся платье Барбары.

Джина вдруг с ужасом заметила, что Тони потянулся к Ясмин, как дети к торту. Вокруг нее собрались все мужчины, кроме троих: старого Роса, тут же скрывшегося в своем сарайчике, Дэвида, даже не обратившего внимания на Ясмин, и отца, пожелавшего удалиться, чтобы не заразить никого гриппом.

Джина внимательно взглянула на него и спросила:

— Папа, ты волнуешься?

— Что за глупости? Нет, конечно.

— Уж не из-за новой ли леди?

— У нее прекрасные рекомендации.

— Это еще не все, — повторила она излюбленное замечание отца. Сама она не училась, а просто «вросла» в детский приют, как и Барбара.

— Не надо меня цитировать, — довольно резко ответил отец.

— Что такое, дорогой? — удивилась Джина.

— У меня тоже нет ученой степени, — напомнил он, хотя все забыли об этом и называли его «профессором».

Машина, увешанная консервными банками и украшенная надписью «Молодожены», увезла счастливую парочку. Джина переоделась, чтобы помочь миссис Деггинз, и, появившись в своем повседневном наряде, столкнулась с Ясмин.

— Мы помогаем на кухне, когда у нас есть время, — объяснила она.

Новая воспитательница оценивающе оглядела Джину:

— Это правило Фонда или только вашего приюта?

— Приюта, — смутилась Джина.

— Тогда я им пренебрегу.

— Простите, но здесь это просто необходимо. В «Орандж-Хиллз» не хватает обслуживающего персонала.

— Недопустимо заниматься домашними делами в ущерб воспитательной работе, — возразила Ясмин. — Но… будьте ко мне снисходительны. Это мой первый опыт работы с сиротами.

— Мы их так не называем.

— О, я знаю, что не все они остались без родителей, но…

— Мы называем их «потерянными», по крайней мере, мой отец…

— Ах да, ваш отец. Профессор, который вовсе не профессор. Я спрашивала, где он получил психологическое образование.

— Мой отец — признанный воспитатель, он написал несколько книг.

— Случайно, не под названием «Потерянные»? — усмехнулась Ясмин.

— Этим термином он пользуется только среди своих.

— Еще бы! Воспитаннику было бы ужасно узнать, что он потерянный.

— Не думаю, что вы понимаете значение этого слова.

— Если откровенно, то нет. А я получила образование за океаном.

— Поздравляю.

— Благодарю. Но я не закончила. Я не понимаю, как могут дилетанты устанавливать свои собственные правила, тогда как известные ученые…

— Вы знали мистера Фаерлэнда раньше? — внезапно прервала ее Джина.

— Он закончил школу Вентера в Стокгольме, когда я была еще студенткой. На самом деле его следует называть «доктор Фаерлэнд».

— Он не говорил о своей степени.

— Не то, что ваш отец, — снова усмехнулась Ясмин. — Вас, наверное, удивляет, что я, специалистка с международным дипломом, забралась в такую глушь, как Орандж-Хиллз? Я сама удивлялась последние девять месяцев, что училась в Швейцарии, почему Майлз уехал сюда.

— Узнали?

— Нет еще, но полагаю, что он собирает материал для книги. Человек его уровня — а он был лучшим на курсе — вряд ли появился бы здесь из одной любви к детям.

— Он работал в Фонде Бенкрофта и до Орандж-Хиллз.

— Понимаете, он собирает информацию. По мнению ученых, тема детей подвижна, она постоянно меняется, что и хорошо. Перемена всегда хороша.

— Но дети не меняются. Да, знаю, меняется их одежда, их манера выражаться, иногда их игры, но сердце ребенка…

— Дети меняются со временем и под влиянием образованных людей, выдвигающих новые, передовые идеи и методы. Уверена, Майлз захочет быть в курсе. Нынешнее направление весьма разумно, даже простовато.

— Простовато?

— Среди прочих систем, выдвигается более суровое, слегка военизированное направление воспитания, а не тот мягкий подход, что практикуют некоторые заведения.