На следующее утро такая возможность представилась.

Доктор Маллен остановил меня в коридоре и предложил вступить в теннисный клуб при больнице. Я играла довольно хорошо и охотно согласилась.

По сравнению с Дэвидом Коллендером с Тони Малленом мне было легко найти общий язык.

— Доктор Маллен, могу я вас кое о чем спросить? — туманно начала я. — Если бы у вас был пациент, который разговаривает сам с собой, сочли бы вы тогда, что ему необходимо психиатрическое лечение?

Он почесал затылок:

— Вопросик на тысячу гиней! Дайте подумать…

Он улыбался, принимая мой вопрос за шутку. Я не удивилась этому — ведь никто не воспринимал меня всерьез. Весело поблескивая глазами из-за толстых роговых очков, он притворялся эксцентричным всезнайкой, щеголяя передо мной своими познаниями. Я вынуждена была стоять и беспомощно хихикать, как вдруг дверь из коридора отворилась и вошел Дэвид Коллендер. Он окинул нас быстрым острым взглядом.

— А, вот тот, кто вам нужен! — приветствовал его Тони Маллен. — У Дженни есть пациентка, которая разговаривает сама с собой. Она хочет знать, что это — паранойя или простое слабоумие? — Он засмеялся и ушел.

К моему ужасу, я заметила, что на лице Дэвида Коллендера застыло ледяное неодобрение. Он посмотрел на меня, и в углах его рта появились жесткие складки.

— Значит, вы считаете, что это удачный повод посмеяться?

Я почувствовала, что мои щеки вспыхнули.

— Нет. Я вовсе не смеялась. Я только…

— Медсестра, которая смеется над психическими заболеваниями, недостойна носить свою форму! — отрезал он.

Затем он прошел в кабинет старшей сестры, толкнув вращающуюся дверь с такой злостью, что она чуть не сбила меня с ног.

Я вернулась к себе в палату, чувствуя себя больной и опустошенной. Снова я ощутила, что мое настроение зависит от Дэвида: когда он улыбался, я была на седьмом небе от счастья, когда я впадала у него в немилость, то чувствовала себя одинокой и потерянной, словно ребенок, заблудившийся в темноте.

Я вспомнила свой первый день в Райминстере, то, как поразил и заинтересовал меня доктор Коллендер. Если бы я знала тогда, что от него будет зависеть мое эмоциональное состояние, возможно, я бы убралась отсюда, пока еще на сердце у меня было легко и свободно.

Неужели убралась бы? Веселая и беззаботная, раньше я жила практически на поверхности жизни. Сам того не сознавая, Дэвид Коллендер навсегда изменил мою жизнь.

Хотя в некотором роде он сделал меня лучше: любовь научила меня быть более чуткой и внимательной к другим людям, особенно к пациентам.

Именно поэтому меня так расстроили его последние слова. Уж кто угодно, только не я стану рассматривать психические заболевания как предмет для шутки.

Мне было очень больно от такой несправедливости.

После столь неприятного рабочего дня мне не хотелось снова встречаться с инициативной группой по организации шоу, собрание которой было назначено на этот вечер. Но все же я туда пошла, зная, что меня будет ждать Иуда. Вообще-то он мне очень нравился и с ним было весело, но я знала, что мы никогда не сможем быть больше чем друзьями. Но меня вполне устроило бы, если бы окружающие начали связывать наши имена. Так мне легче было бы скрывать мою тайную страсть к Дэвиду Коллендеру.

В этот вечер собрание началось с чернового прогона разных кусков шоу. К моему удивлению, на сцену очень уверенно поднялась Эйлин Дьюнн.

— Я бы хотела показать вам некоторых лиц из персонала нашей клиники, — провозгласила она.

То, что последовало за этим, было одной из талантливейших пародий, какие я когда-либо видела. Вряд ли был хотя бы один человек, которого бы мы не узнали.

Каждое новое лицо мы встречали с криками одобрения и удовольствия. Доктор Ингрэм, дородный и напыщенный, мистер Хорас Мэйхью, сестра-хозяйка, сестра-смотрительница… Это было не только невероятно смешно, но и остросатирично. Когда Эйлин наконец поклонилась и сошла со сцены, раздался гром аплодисментов.

Старшая сиделка Уильямс высказала наше общее впечатление:

— Дорогая моя, это восхитительно! Вы в программе — без всяких сомнений! Вы настолько хорошо это делаете, что можете быть профессиональной актрисой.

Дьюнн странно посмотрела на нее.

— Профессиональной актрисой? — Она засмеялась. — Да я делаю это достаточно хорошо, чтобы стать звездой!

Сопровождаемая изумленным шепотом, она покинула комнату.

Когда дверь за ней закрылась, все зашумели.

— Что она имела в виду? Она что, разыгрывает нас?

— Она просто спятила!

— Темная лошадка эта наша Дьюнн!

Я была потрясена не меньше остальных, но имела на это более веские причины.

Не доказывал ли этот последний случай, что мои подозрения были справедливы?

Эксгибиционизм — не было ли это еще одним симптомом психического расстройства? Она возомнила себя звездой — это очень хорошо соответствовало теории о мании величия. Разве не был общеизвестен тот факт, что большинство психически ненормальных людей помешались, вообразив себя кем-то из знаменитостей?

Я должна была признать, что она талантлива, но каким образом ее талант мог быть связан с той тупостью, которую она проявляла при работе в палате? Может быть, у нее раздвоение личности? Тем не менее пародии Дьюнн привлекли к ней всеобщее внимание.

На следующий день, придя в палату, она еще сильнее, чем когда-либо, путалась в своих обязанностях, расстраивала пациентов, и все это закончилось грандиозной сценой с Шортер.

Началось с того, что у Шортер разболелся зуб, о чем сообщила мне миссис Литтл, когда я вышла на дежурство.

— Будьте осторожны, милочка, старшая сестра-сиделка сегодня похожа на медведя с головной болью. Она считает, что приближается абсцесс, так что лучше держитесь от нее подальше.

— Спасибо за предупреждение, — улыбнулась я.

Из промывочной постоянно слышался ядовитый голос Шортер:

— Сестра, не соизволите ли вы поторопиться там, у раковины? Нет, в самом деле, сестра! Вы только посмотрите, в каком состоянии вы оставили эти прорезиненные простыни! Сестра, вы что, не замечаете, что вас зовет пациентка? О чем вы только думаете за работой?

Чем больше Шортер раздражалась, тем медлительнее становилась Дьюнн. Она продолжала работать в своем неторопливом ритме, ее лицо порозовело, а глаза как-то странно поблескивали. Я все время держалась недалеко от нее, внимательно наблюдая за ситуацией.

В конце концов произошел взрыв.

Мы начали собирать ужин. Дьюнн ставила тарелки на тележку, и в это время на кухню ворвалась старшая сиделка.

— Сестра Дьюнн! Разве вы вымыли эту тележку?

— Да, вымыла, — вызывающе ответила Эйлин.

— Я не потерплю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне! Эта тележка вымыта очень плохо. Возможно, вы великолепно умеете развлекать публику, но вы и в подметки не годитесь обычной посудомойке! Снимите все эти тарелки и идите вымойте ее заново. Но предупреждаю вас, что, если ужин для пациенток задержится, я позабочусь, чтобы завтра об этом узнала старшая сестра!

Дьюнн побледнела как полотно, ее глаза загорелись. Я пыталась подать ей предостерегающие знаки, притаившись около раковины, но это не помогло.

— Сами мойте! — выкрикнула Дьюнн.

Старшая сиделка Шортер выпрямилась:

— Что вы сказали?

— Я сказала: мойте сами! Мне осточертело выносить такое отношение к себе. Мне нигде не было так плохо, как в этой палате. Вы постоянно говорите мне, что от меня нет никакого толку! А я, между прочим, живой человек. Я вам не ходячий термометр! — Она залилась слезами. — Работа — это еще не вся жизнь! А вы, похоже, думаете наоборот! Так заберите эту вашу чертову тележку и застерилизуйте ее хоть до смерти — точно так же, как вы простерилизовали свою жизнь от смеха и веселья!

К моему ужасу, в довершение всего она яростно пнула злосчастную тележку изо всех сил, и тележка покатилась на своих резиновых колесиках прямо к Шортер, роняя на пол тарелки.

Буквально через секунду тележка врезалась в Шортер, и она вскрикнула от боли. Я подбежала к Дьюнн, чтобы немного успокоить ее, но она вырвалась и побежала прочь по коридору.