Морин торопливо отпила вина, чувствуя, как кружится голова. Неожиданно высокая, худощавая женщина в шикарном черном платье подмигнула ей.
— Устали от всего этого звона и шума? Я первое время падала в обмороки. В моей семье верхом праздничной роскоши были шарики с гелием и торт с горящим ромом.
Морин вспомнила ее. Мелисса. Жена одного из двоюродных или троюродных братьев О'Брайенов. Только не спрашивайте, какого именно. Братья и сестры множились, как в зеркальном лабиринте.
Мелисса заметила ее удивление и рассмеялась.
— Здесь отнюдь не все могут похвастаться голубой кровью. Собственно, сами О'Брайены из докеров. А мой отец был дантистом в Восточном Лондоне. Мама домохозяйка.
— Честно говоря, по вашему виду этого не скажешь.
— Тренировка. Достигается упражнением. Кевин таскал меня на все вечеринки и семейные сборища. Хуже всего корпоративные банкеты. Банкиры ужасные зануды. Пошли, покажу вам дом. В библиотеке масса фотографий. На слух запомнить всех О'Брайенов невозможно. Нужны иллюстрации.
Она подхватила Морин под руку, и они пошли в дом, смеясь и болтая, словно закадычные подружки.
Фотографии были расставлены по всем возможным плоскостям. Морин показали двух девочек-близняшек самой Мелиссы, свадебную фотографию родителей Дона, самого Дона, Фила и Анжелы в возрасте, соответственно, пяти, четырех и двух с половиной лет (два юных хулигана с роскошными синяками и толстенький ангел в кудряшках, сосредоточенно сосущий большой палец и исподлобья глядящий в камеру), многочисленных кузенов и кузин…
Мелисса рассказывала, но Морин внезапно оглохла. Прямо перед ней оказалась небольшая карточка в изящной серебряной рамке.
Дон в костюме жениха. Высокая красивая невеста в облаке белоснежных кружев. Оба смотрят только друг на друга. Не то сейчас поцелуются, не то только что поцеловались.
Она не заметила, как рядом оказалась Анжела.
— Мори? Мелисса тебя украла из сада, я везде искала, хотела поболтать.
— Да. Она показывала мне фотографии. Это Дон с женой?
— Да. Шикарная фотография. Обычно у жениха с невестой глупые и счастливые лица. А эти не обращали на фотографа ни малейшего внимания. Я очень любила Веронику. Мы все любили. Она была ангелом, это правда. Все очень по ней горевали, когда она умерла. Это казалось таким страшным, таким нереальным…
— Умерла?
Анжи замолчала, потом тихо спросила:
— Он тебе не рассказывал о Веронике?
— Я только знала, что он был женат. Не знала, что случилось. Думала, они развелись, и он не хочет вспоминать. Я не настаивала.
— Развелись? Да нет, конечно! Она была на пятом месяце беременности, когда все случилось. Слишком маленький срок. Мальчик. Не смогли спасти.
Морин едва могла дышать от сдерживаемых рыданий.
— Какой ужас…
— Да. Дон словно обезумел. Он продал их дом и уехал. Мотался по всему свету, много пил. До нас несколько раз доходили слухи, что он умер. Где-то в Китае пристрастился к опиуму. Он совсем не мог спать. Его мучили кошмары. Он винил себя в смерти Вероники. Знаешь, на самом деле только в последние года два он стал хоть немного напоминать прежнего Дона. Начал улыбаться.
Миссис О'Брайен торопливо вошла в библиотеку.
— Вот вы где, девчонки! Пойдемте, сейчас будет тост Дона.
Морин послушно вышла в сад, присоединилась к остальным гостям. Тост она не слышала. Перед глазами стояла фотография.
Что он пережил, бедный.
Конечно, такими воспоминаниями не делятся.
Неудивительно, что его устраивают только временные отношения. Никаких обязательств. Никакой любви. Ничего прочного. Того, что рвется только с кровью.
Она должна понять и простить. А еще приложить все силы к тому, чтобы не влюбиться в него окончательно.
Ей остался месяц счастья. Потом конец. Неважно. Будем счастливы и веселы, пока можно. А потом будет потом.
Другая жизнь.
В которой не будет Дона О'Брайена.
Они спали в огромной старинной постели. Дон обнимал ее так, словно боялся, что она сбежит посреди ночи.
Морин снились странные цветные сны. Обрывки вчерашнего праздника… странные пейзажи… высокая женщина в белом платье… округлившийся живот под тонкой тканью… ее собственная беременность…
Она заплакала во сне, да так отчаянно, что Дон проснулся и стал будить ее.
— Что случилось, маленькая?
— Сон… плохой сон.
— Воды принести? Или бренди? Чаю?
— Воды…
Он принес из ванной стакан ледяной воды, молча гладил ее по голове, пока она пила.
— Что за сон, не расскажешь?
— Как рассказать обрывки образов? Я была одна во всем мире. Джеки был… никого рядом. Я все бежала куда-то… дождь, песок… не помню. Просто было очень страшно. Нет, не страшно. Плохо. Так плохо, что хуже не бывает.
— Все прошло?
— Да. Уже все. Только обними меня. Не выпускай. Никогда… Шучу. Давай спать.
— У меня есть идея получше. Универсальное лечение от всех болезней.
И он обнял ее, и очень скоро Морин забыла обо всех плохих снах, потому что явь оказалась прекрасной…
В понедельник она сидела в магазинчике, прилежно раскладывая каталожные карточки, улыбалась воспоминаниям и витала в облаках.
На землю ее вернул кашель деда. Морин нахмурилась и решительно направилась к нему в кабинет.
— Дед, мы должны поехать к врачу!
— Я тебе уже говорил, от моей болезни нельзя вылечиться. Это просто старость. Не волнуйся, я не собираюсь помирать в ближайшее время. Я должен разобраться с делами.
— Ты должен больше отдыхать!
— Скоро я буду отдыхать до полного обалдения, галчонок.
— Дед, ты мне нужен. Как я буду без тебя?
— Все будет хорошо, галчонок. У тебя есть Келли, старуха Мардж, у тебя малыш Джеки, а уж этот твой парень, он сможет позаботиться обо всех вас, вместе взятых. Таким, как он, можно довериться.
— Ты о Доне?
— Ну да. Передай мне сигару. По возможности — молча. Спасибо. Так вот, мы с ним поговорили. Он ко мне заезжал.
— О чем же это вы говорили?
— Я сказал ему, что ты не такая, как все. Сказал, что никому не позволю обидеть тебя. Сказал, что ты уже достаточно настрадалась в жизни.
— Дед!
— Это же правда, галчонок. Он меня понял. Сказал, что позаботится о тебе.
Морин не стала ничего говорить. Октябрь надвигался неумолимо.
Вечером, в постели, она спросила Дона, о чем они говорили с дедом.
— Он за тебя волнуется.
— Я знаю. Я не об этом. Что он тебе еще говорил.
— Что хочет видеть тебя, босую, беременную и счастливую.
— Что-о-о?
— Что слышала.
— А ты должен поспособствовать мне в этом?
— По возможности.
— Тебе некогда. В октябре ты уезжаешь в Боливию.
— А почему ты не можешь поехать в Боливию со мной и стать моей содержанкой?
— Счас! Разбежался!
— Ты бы ходила по Боливии босиком, смеялась бы без конца, а уж беременной…
— Спокойной ночи, ирландец.
— Спокойной ночи, жестокая дева с волосами цвета воронова крыла и глазами дикой кошки…
— Дон! Стукну подушкой!
— Лучше задуши объятиями.
— Спокойной ночи…
— Спи, малыш. А я буду любить тебя…
11
Последние дни сентября. Предвкушение разлуки, горьковатое, словно запах опавшей листвы. Тихая нежность ночей. Обреченный ужас каждого следующего утра.
Джеки смутил сердце Морин своим простодушным замечанием однажды утром по дороге в школу.
— Мам, Дон такой клевый! Вот было бы здорово, если бы он был моим папой. Он совсем не может остаться? Жаль.
Она пришла на работу сама не своя, опоздав на час, и замерла посреди магазина, не понимая, что происходит. Часть книг была сложена на полу, свободные стеллажи зияли пустотой. Иды не было, один дед бродил среди полок, любовно поглаживая корешки и бормоча что-то себе под нос.
— Дед… что происходит?
— Галчонок! Хорошо, что ты пришла. Я все откладывал этот разговор, но теперь пора. Осень. Есть такая книга. «Осень патриарха». Грустная. Осенью всегда грустно. Пойдем в кабинет. Осторожно, не споткнись.