— Похоже, он неплохо устроился, хотя и вел бродячую жизнь.

— Женился?

— Нет. Во время войны он служил в американской армии.

— В Европе?

— Думаю, да.

— И ему не пришло в голову повидаться с семьей?

— Очевидно, нет.

— Поразительное поведение! — Леди Ранмир не пыталась скрыть свое неодобрение. — Ни разу не приехать к своей бедной матери! Он должен был знать, какое горе причинил ей.

— Думаю, Мартин решил, что мы все давно смирились с его смертью…

— Но это не так!

— Знаю, только перед отъездом он поссорился с мамой…

— Я так и думала, — удовлетворенно кивнула леди Ранмир.

— До сих пор не знаю, из-за чего они повздорили. Кажется, это имело отношение к моему отцу.

— Очень может быть. Такое случается в семьях. Но теперь все уже в прошлом.

— Конечно. Мама собирается к вам сегодня днем, — сообщила Селия, даже не взглянув в сторону Ани. — Если хотите, леди Ранмир, вы можете прийти к нам на чай.

Она не пригласила Аню, и леди Ранмир, заметив это, быстро ответила:

— Будет лучше, если Тереза сама зайдет. Скажи ей, что я буду ждать ее около четырех.

— Хорошо. — Селия попрощалась и ушла.

Помолчав, леди Ранмир проговорила:

— Бессмысленно притворяться, что теперь твое положение не изменится, Аня. Но я надеюсь, что ты не очень рассчитывала на переезд к миссис Престон. Я предупреждала тебя не питать напрасных надежд.

— Я помню. Я и не надеялась. — К счастью, никто не мог догадаться, какие смешные надежды Аня питала в отношении Дэвида.

— Попытайся успокоиться, дитя мое. Когда Дэвид вернется, мы серьезно поговорим о твоем будущем. По крайней мере, теперь нам все известно.

Аня не могла оставаться столь же спокойной, как леди Ранмир. Она представляла себя обузой для Дэвида, и впервые упоминание его имени не вызвало у нее радости. Только ощущение своей ненужности и одиночества.

— Я могу опять пойти в сад?

— Конечно, дитя мое. Ты можешь ходить куда угодно, — улыбнулась леди Ранмир и вернулась к столу.

Аня вышла на улицу. И хотя солнце светило столь же ярко, а цветы и деревья были так же красивы, спокойствие и безмятежность исчезли. Она напоминала себе ребенка, которого не взяли на праздник и который теперь грустно смотрит вслед уходящим из окна. Слезы принесли бы ей облегчение, но Аня не привыкла жалеть себя. В горле у нее стоял ком, но она лишь смахнула несколько слезинок. Разочарования и огорчения — неотъемлемая часть жизни, поэтому бессмысленно плакать. Она нашла очаровательный летний домик со скамьей и столом в деревенском стиле, уселась там, опершись локтями на стол, и опустила голову на руки, пытаясь собраться с мыслями. Несколько минут спустя над ней нависла чья-то тень и прозвучал голос Бертрама:

— Привет! Что ты тут делаешь? Плачешь в одиночестве?

Аня опустила руки и посмотрела на него:

— Я не плачу.

— У тебя такой вид… — Несмотря на небрежный тон, он слегка нахмурился. — Думаю, тебе лучше выйти на солнце и рассказать обо всем дядюшке Бертраму.

Аня медленно поднялась и последовала за ним.

— Я думала, вы сегодня поедете в город, — тихо сказала она.

— Да, но у меня было тут одно дельце. Я могу поехать днем или завтра. А теперь расскажи мне, что произошло в твоей жизни.

Аня слабо улыбнулась:

— В жизни каждого из нас. Оказалось, что Мартин жив.

— Мартин Дин? — На лице Бертрама появилась заинтересованность.

— Да, он написал из Америки. И едет домой.

— Неужели? Терезе повезло. А Селии не очень. Несмотря на все ее заверения в любви к брату, ей не понравится, что в их жизни появилась более важная персона, чем она.

— Похоже, Селия была очень рада.

— Ага! Так это она сообщила новость?

— Да.

— И выпалила ее тебе в лицо?

— Селия не скрывала своей радости по поводу того, что я не имею к ним отношения.

— Правда? Честно говоря, я так и не разобрался во всех перипетиях этой семейной драмы.

— Конечно это правда! Мама говорила, что человек, которого она любила, умер еще до моего рождения. Значит, это не мог быть Мартин Дин. Теперь мы это знаем. Я не внучка миссис Престон.

— А это так важно? — Бертрам с любопытством посмотрел на девушку.

Аня помолчала, прежде чем ответить:

— Нет. Мне нравится миссис Престон. Если бы она оказалась моей бабушкой, я могла бы ее полюбить. Но не стану притворяться, что это уже случилось.

— Значит, тебе обидно, что исчезла мечта об уютном доме?

— Нет, мне неприятна двусмысленность моего положения. Возможность того, что я внучка миссис Престон, давала мне право быть здесь. Но теперь у меня его нет. Я просто обуза для всех.

— Но не для меня, — холодно возразил Бертрам.

— Это потому, что вы никогда не вмешивались в семейные дела. Но ваша мать и Дэвид привезли меня сюда, зная, что, если миссис Престон не найдет подтверждений ее теории, она все равно будет считать меня своей внучкой. Никто не ожидал, что появятся доказательства обратного.

— А ты сама ожидала этого?

— Нет, не ожидала. Но возможно, у меня были мечты, — внезапно призналась Аня.

— Ясно. Тебе очень нравится Дэвид, правда?

— Я так не говорила.

— Здесь не нужно слов. И не стоит этого стыдиться, милая моя. Вполне естественно любить богов, которые возносят нас на Олимп, даже если потом мы вновь соскальзываем вниз. Если бы ты оказалась внучкой Терезы Престон… — Бертрам замолчал и нетерпеливо пожал плечами.

— Ничего, все уже кончено, — твердо сказала Аня.

Бертрам не стал спорить. Возможно, потому что слишком хорошо знал мир, в котором они жили, и своего кузена. Он резко сменил тему:

— Что ты собираешься теперь делать, Аня?

— Делать? Не знаю. Естественно, я не могу остаться здесь.

— Но у тебя пока нет планов?

Она покачала головой и посмотрела на Бертрама взглядом, полным надежды.

— Пойдем со мной в музыкальную комнату. Нам надо поговорить.

Аня подчинилась, не представляя, о чем он собирается с ней говорить. В музыкальной комнате находились рояль, граммофон, полки с пластинками, несколько удобных стульев. На Полированном полу не было ковра.

— А теперь… — Бертрам указал на стул, и Аня послушно села. — Помнишь, ты мне недавно говорила, что исполняла сценки и песни для театрального режиссера в лагере?

— Да, конечно.

— Кажется, ты сказала, что они все были на немецком и на русском?

— Некоторые на польском.

— Да-да, — нетерпеливо согласился Бертрам. — Ничего. Я хочу, чтобы ты исполнила что-нибудь для меня. Все, что угодно.

— Но прошло уже больше года. И потом сейчас мне не очень хочется петь.

— Ну, будь умницей. Сделай это ради меня.

— Исполнить то, что я помню? — Аня встала и прошла в конец комнаты.

— Да.

— Хотите, я сначала объясню?

— Только очень кратко.

— Хорошо. Я деревенская девушка, которую впервые поцеловал любимый человек. Я надела новую шляпку, собираясь сразить его. Но, выглянув в окно, увидела, что он идет с другой девушкой, у которой шляпка еще лучше.

— Все?

— Да.

— Отлично, начинай.

Внезапно Аня повернулась кругом и выбежала в центр комнаты, словно на импровизированную сцену. Она произносила какие-то отрывистые фразы на незнакомом Бертраму языке, но любой мог понять, о чем речь, по движениям ее рук и быстро изменяющемуся выражению юного лица. Когда Аня поднесла ладони к лицу, можно было поверить, что ее щеки и правда горят. Потом она села и принялась внимательно разглядывать себя в несуществующем зеркале. А затем последовала маленькая пантомима, настолько смешная и трогательная, что Бертрам прищурил глаза, чтобы ничего не пропустить. Разговаривая сама с собой, девушка начала дрожащими пальцами поспешно украшать себя для встречи с любимым. И хотя на ее лице не было румян, стало ясно, что она слишком сильно накрасилась. Она нервно облизнула пальцы и нарисовала слишком большие воображаемые круги на скулах. Затем Аня стала примерять воображаемую шляпку, на которой явно были перо и, возможно, роза. Водрузив ее на голову, она взволнованно провела языком по пересохшим губам. Потом завязала ленты. На минуту зажмурилась и молитвенно соединила ладони. После этого подбежала к окну, выглянула в него и вдруг замерла. Было невозможно не разделить ее разочарование и ужас. Примерно полминуты она стояла молча и уже не казалась красивой. Это была нескладная, несчастная девчонка в нелепой шляпке. Она медленно отвернулась от окна, развязывая ленты под подбородком, а шляпку сняла так, будто это была корона, которой увенчала ее любовь. Теперь она глядела на шляпку с нескрываемым отвращением. Отшвырнула ее и бросилась бежать, задыхаясь от рыданий.