— И все же не решай пока окончательно. Посмотрим ее на третьем туре… — шепнул в ответ Романов.

Маришки недовольно вздохнул:

— Так и быть, дней десять подождем. Тем не менее я буду искать Эвридику… А вы, ребята, — обернулся он к нам, — можете идти. До свиданья! И пригласите следующих, с пятнадцатого номера по двадцатый!

Голубица Русалиева снова угостила нас шоколадными конфетами, Юлиан Петров-Каменов свирепо оскалил зубы, хотя это наверняка означало вполне дружелюбную улыбку, сценарист Романов помахал нам рукой и крикнул вдогонку: «Готовьтесь к третьему туру!», а Мишо Маришки вынул из кармана расческу и протянул мне:

— Расчеши волосы, Энчо. Если хочешь знать, мне твои кудри совершенно не нравятся. И перестань вечно улыбаться, не надо. Ты не манекен и не… Павлин, верно ведь? И захвати вот это! — Он сунул мне в руку свернутые в трубочку ноты. — Это серенада, которую ты исполнишь Эвридике. К третьему туру выучи наизусть! А теперь иди, до свиданья!

— До свиданья! — автоматически произнес я, как робот с дистанционным управлением, и опять, совершенно невольно, чарующе улыбнулся.

Со стены смотрел на меня Прометей. Он не улыбался.

5. После второго тура

Лорелея ждала меня на лестнице. Лицо у нее было синее, как баклажан, глаза смотрели неподвижно, губы побелели. Такое состояние доктор Алексиев называет прединфарктным.

— Ну? — пискнула она, как мышка.

— Нормально, мамочка… — с жалкой улыбкой ответил я.

Она кинулась ко мне, стала обнимать, целовать…

— Я знала, знала! — воскликнула она. — С первой же минуты знала, что мы победим! — И потянула меня в сквер, не переставая твердить: — Победа, победа! Орфей — наш!.. Идем, идем, ты мне все расскажешь! Пока будем дожидаться твоего папочку, который куда-то исчез и не знает, какие у нас новости.

Она села на скамейку, обняла меня и вдруг расплакалась, краем глаза поглядывая на небо:

— Благодарю тебя, господи! — Вынула из-за пазухи золотой крестик на цепочке, поцеловала. — Благодарю тебя!

Как вам уже известно, я не суеверен, ни в бога, ни в иконы, ни в крестики не верю. Слова Лорелеи — еще одно доказательство, что истинны только наука и изобретательство, ведь ни крестик, ни господь бог не помогли мне на отборочной комиссии. Но как сказать об этом маме? А инфаркт?

— Рассказывай же, рассказывай! — приставала она, пряча крестик за вырез блузки. — Как все было?

— Хорошо было… — ответил я. — Сперва я сыграл «Ромео и Джульетту», потом спел арию Орфея…

— И?

— Понравилось. Композитор даже спросил, кто меня научил так хорошо петь. Потом я сыграл этюд с водой. Вышло совсем по-настоящему. Режиссер сказал — очень правдоподобно.

— Сыночек ты мой дорогой, умница ты моя! А под конец?..

— Под конец… Под конец режиссер пообещал, что обязательно возьмет меня сниматься…

— Еще бы! Как же иначе?

— …и что они письменно сообщат о третьем туре. Он будет в костюмах и гриме, перед камерой и микрофоном. А это — серенада Эвридике, я должен ее к тому времени разучить.

— Замечательно! Это мы быстро… И успеем еще поработать над твоей головой, чтобы стала точь-в-точь как у Орфея.

Я нащупал в кармане расческу, которую мне дал Мишо Маришки, и вспомнил басню о павлине. Трагически вздохнул. И даже зажмурился, представив себе, что будет с мамой, когда она узнает про то, что я уже не Орфей.

На соседней скамейке сидели Росица с мамой. Лорелея метнула в них иронический взгляд и шепотом спросила меня:

— А как дела у этой гусыни?

— Не знаю… Она прочитала басню «Павлин и Ласточка»… Но режиссер считает, что она чересчур для Эвридики взрослая, и он будет искать еще кого-нибудь на эту роль.

— Естественно, раз у нее тринадцатый номер! Да и какая она Эвридика — такие толстые ноги!

Ноги у Росицы вовсе не толстые, мама всегда преувеличивает. Мне в Росице все нравится. И я еще не потерял надежду, что мы с ней поплаваем где-нибудь вместе… Правда, до тех пор мне надо научиться плавать.

— Товарищ Петрунова! — no-театральному весело окликнула ее Лорелея. — Слышали новость? Мой Рэнч будет сниматься. Ему твердо обещали.

— Да, я знаю, — ответила мама Росицы. — Поздравляю. Это большой успех.

— Мы и не сомневались! А у вас как дела?

— Придется ждать третьего тура… Но если Росицу и не возьмут, мы не будем устраивать трагедии… как некоторые, которые считают себя лучшими артистами на свете. Всегда найдется кто-нибудь еще лучше.

— Разве Росица не собирается поступать в театральный? — удивилась Лорелея. — Или в консерваторию?

— Это она сама решит, когда вырастет. Пока что ее больше тянет к медицине. Она может стать врачом или хотя бы медицинской сестрой.

— Боже! — Лорелея вздохнула так, словно теряет сознание. — Медицинской сестрой? С утра до вечера кровь, бинты и трупы! О нет!

Это «нет» относилось ко мне, хотя я никогда и не собирался идти в медсестры, меня больше интересует техника.

— Неужели вы думаете, — сказала мама Росицы, пересев к нам, — неужели вы думаете, что актерская профессия легче? Оглянитесь вокруг: сколько актеров совсем молодыми уходят из жизни!.. Помните Карамитева, Спаса Джонева, Йордана Матева… А Жерар Филипп? Элвис Пресли? Мэрилин Монро? Могу вам назвать еще десятки… Театральная сцена и экран — это прекрасно, но вместе с тем губительно для сердца и нервов.

— У моего Рэнча здоровое сердце и железные нервы.

— Дай бог, дай бог… И все же позвольте один совет: не принуждайте своего сына идти в артисты.

Лорелея слегка рассердилась и язвительно спросила:

— Откуда вы знаете, как живется артистам?

Росицына мама не без горечи улыбнулась и ответила:

— Я сама актриса… в нашем драматическом театре… — И переменила тему: — Скажите, пожалуйста, кто вам вышил этот дивный воротничок?

Они заговорили о вышивках и кружевах, а мы с Росицей побежали покупать мороженое.

— Роси, — спросил я, — почему ты смеялась, когда я играл Ромео?

— Потому что ты был ужасно смешной, — честно ответила она. — Голова вся в кудряшках, рубаха узкая… Выпучил глаза и заикается: «Я-я у-у-ми-раю с по-поцелуем!» Из тебя может выйти великий комик.

Я трагически вздохнул:

— Мама не даст. Ей не нравится, когда надо мной смеются. Она хочет, чтобы я стал Орфеем, потом Ромео, а потом даже Гамлетом. А твоя мама — хорошая актриса?

— Да, конечно, она очень талантливая. Но ей достаются только маленькие роли. Один раз она, правда, играла Джульетту, играла замечательно, о ней даже в газетах писали, но у них в театре есть одна старуха, народная артистка, ей сорок уже, а она заграбастывает все молодые роли и никому не дает проявить себя. Поэтому моя мама совершенно не огорчится, если я не пойду в актрисы.

— Обидно! — сказал я.

— Почему?

— Потому что тогда не придется нам вместе поплавать в водохранилище.

— Это еще неизвестно. Если меня не возьмут на Эвридику, так дадут какой-нибудь эпизод, и мы все равно будем видеться. Ты рад?

— Конечно, — ответил я.

Мы доели мороженое и взяли еще по порции, хотя я чувствовал, что горло у меня леденеет…

— Ты уже начал бриться? — спросила Росица.

— Почти, — соврал я.

— У нас в классе мальчишки уже все бреются, хотя на щеках — ни волоска. Притворяются взрослыми. В книге «Брак и семья» написано, что у мальчиков признаков созревания гораздо больше — не только борода, но и голос, характер… Знаешь, наши мальчишки стали просто невыносимы, пристают, организуют войны против девочек, хулиганят…

— Так вы тоже ведете войны?

Ну да! Мы вынуждены защищаться, а то мальчишки нас всех покалечат. А как поживает твой приятель Кики Детектив?

Опять она им интересуется! А ведь еще даже не познакомилась с ним! Что же будет, если они увидятся? При его привлекательности и красноречии он вмиг ее у меня отобьет…

— Хорошо поживает, — ответил я. — Наверно, трудится сейчас над Машиной.

При слове «машина» сердце у меня так сжалось, что я больше не мог говорить. Машина! Как она там? И как там Черный Компьютер?