Я следую за отцом, сопровождаю его в Подванген. Он будет мне показывать дорогу и рассказывать про деревню, где я родилась. Незадолго до полуночи мы пускаемся в путь. Говорят, что, когда на Востоке начинается лето, то приходит пора белых ночей. На это время темнота отступает.

Охваченные необычными мыслями и сопровождаемые шелестом деревьев, мы пускаемся в путь. Мой отец не хочет идти по шоссе, он следует напрямик через лес. Я держусь за его руку. Мы бредем по сухому песку, ветки деревьев трещат, на покрытых туманной дымкой лесных лужайках пасутся косули. Здесь у кайзера был охотничий замок. После него замок отошел к толстому главному имперскому охотоведу, [12]который выступил в мой день рождения со Спартанской речью. Постепенно я начинаю знакомиться с этими господами.

Ружейные выстрелы охотников — единственный шум, допустимый в этой местности. Но этой ночью, когда я иду домой с моим отцом, царит мертвая тишина, охота на всех зверей в эту ночь запрещена. Позднее будут говорить, что это было затишье перед бурей.

Отец отказывается петь песни.

— Лишь трусы поют по ночам в лесу, — говорит он. Мой отец не ведает страха. Он переносит меня через лужи, ведь я еще маленькая.

— Иди сюда, мой кузнечик, — говорит он.

На полянках он останавливается, смотрит на небо, чтобы побеседовать со звездами.

— Вон там находится Полярная звезда, — говорит он. А там, где видно мерцание, находится север. И в России, и в Сибири, и на море созвездие Большой медведицы, по форме напоминающее колесницу, всегда движется в направлении Полярной звезды. Я узнаю это от моего отца.

Через четыре часа мы останавливаемся у нашей деревни. Его сапоги стучат по булыжной мостовой, звук кажется необычно громким. Ни одна собака не лает, ни один петух не кукарекает. Перед трактиром стоят два военных автомобиля. Единственные гостевые комнаты, которые сдаются в Подвангене, заняты постояльцами. Они спят с открытыми окнами, так как уже лето. Никто не испытывает страха, ведь сейчас царит мир. Мой отец не произносит ни слова, он идет не спеша, но при этом, не останавливаясь ни на мгновение. Лишь перед школой, которая находится рядом с дорогой и выглядит осиротевшей, как будто уже наступили каникулы, он сбавляет шаг и рассказывает мне о начальном учебном заведении, где имеется всего лишь один класс. Там работает лишь один учитель по фамилии Коссак, у которого он научился читать и писать, однако самое главное, что он выучился хорошо считать.

«Сегодня ты был бы агрономом», — мелькает у меня мысль. А тогда мальчишки еще в четырнадцать лет стремились убежать из школы, чтобы начать работать на селе. Затем пришло время школы войны.

На озере царит оживленная пора. Утки крякают, рыбы выпрыгивают из воды, лишь цапли стоят неподвижно в мелкой воде, похожие на штакетник. Отец показывает мне места, где гнездятся лебеди, и разъясняет смысл игры птиц-поганок, которые внезапно исчезают в воде, а затем выныривают через несколько десятков метров.

— Это дом Розенов, — говорит он и несет на руках меня, маленького кузнечика, оставшуюся сотню шагов. Перед входной дверью он опускает меня на землю. Осторожно отодвигает засов, чтобы никого не беспокоить, так как все еще спят. Он прикладывает палец к губам, показывая, что надо молчать. Затем он входит. Меня он оставляет перед дверью. Я все жду и жду, но мой отец так больше и не показывается.

Так всегда бывает у солдат: они короли, когда приезжают домой. Сестра Дорхен сняла с него сапоги, принесла ему теплые шлепанцы и тут же принялась очищать его обувь от пыли. Дедушка Вильгельм пришел с бутылкой, матушка Берта накрыла на стол. Но еще, прежде чем они уселись за него, произошло нечто из ряда вон выходящее: тот, кто пришел домой на побывку, заснул в половине седьмого утра, сидя в кресле. Поэтому первые пять часов его отпуска прошли во сне. Но когда он проснулся, то нашел стол празднично украшенным. Его мать подала тефтели и картофельные оладьи, на десерт Дорхен принесла целую миску холодного хлебного супа, в котором, как головастики, плавали сладкие изюминки. Они просидели за обеденным столом несколько часов, как будто это был большой праздник, вроде свадьбы. Маленького француза также пригласили за накрытый стол. Герхард разъяснил пленному, что его брат покорил Францию.

— Разве сейчас воюют? — спросила мать, оторвавшись от хлебного супа.

— Ах, что ты себе вечно воображаешь, война давно уже идет!

Герхард стал рассказывать о том, что многие солдаты пешком отправились в Индию, туда, где растет перец. Об этом сообщил командир взвода на занятии их молодежной нацистской организации.

Мужчинам был подан крепкий шнапс, женщины довольствовались смородиновой наливкой, приготовленной в прошлом году. В 1940 году было урожайное лето для выделки вина, впрочем, так бывало каждый год. И далее должны быть хорошие года, а значит, и праздники будут всегда с вином.

— Пока нам всего хватает, — утешила всех мать.

Дедушка Вильгельм отвел отпускника в сторону, чтобы сказать ему, что русские по своей натуре добродушные люди. Они становятся дикими, лишь когда напиваются водки.

— Гитлеру не следует обольщаться тем, что ему придется иметь дело с трусами, которые при первом же выстреле разбегутся как зайцы. Они будут сидеть в своих тесных берлогах до тех пор, пока в них теплится жизнь.

— Что ты, дед, все плетешь, — попыталась образумить его матушка Берта. — Фюрер не будет устраивать войну с Россией, русские нам ничего плохого не сделали, фюрер хочет лишь индийского перца.

Затем на стол были поданы кисло-сладкие ломтики тыквы. После этого был компот из груш с дерева, что стояло перед входом во двор и в 1940 году дало хороший урожай. Роберт Розен угостил дедушку Вильгельма сигарой.

— Ну, если наши солдаты снабжаются такими чудесными сигарами, тогда мне ничего не страшно! — воскликнул старик.

Роберт поинтересовался, где находится дом Кристофа. Тот поведал о старинном городе под названием Реймс и знаменитом соборе, который он мог видеть из дома своих родителей. Возможно, Роберт Розен тоже видел его, но уверенности в этом у него не было. Франция вся была в соборах.

Они пожимали друг другу руки, и каждый думал: до чего же странно все-таки устроена жизнь. Год назад они воевали друг против друга. Одного судьба забросила батрачить на восточно-прусский крестьянский двор, другой, которому этот двор принадлежал и который праздновал победу у собора в Реймсе, шагал теперь по лесам в предвкушении новой войны или индийского перца.

— Вот так мир и стоит на голове, — пробормотала мать.

— Наш Наполеон тоже пытался справиться с Россией, — заметил Кристоф. — В школе мы проходили, что он начал свой поход через Мемель 24 июня 1812 года.

— Скоро вновь будет 24 июня, — сказал дедушка Вильгельм.

Некоторое время они думали об этой приближающейся дате, собственно говоря, это ведь самое прекрасное время в году, когда начинается настоящее лето.

— Да, если бы Гинденбург был еще жив, то все могло бы благополучно разрешиться, — пробурчал дедушка Вильгельм. — Но он уже семь лет как лежит в Танненберге.

После еды Роберт Розен хотел оседлать свою лошадь, чтобы поскакать по полям.

— Полтора месяца назад лошадей призвали на военную службу, — сказал Герхард. — Так вот, они взяли и твоего Воронка.

— Да, солдаты всегда берут все лучшее, — сказала мать.

— Возможно, ты его где-нибудь повстречаешь, — высказал мысль Герхард. — Но он слишком хорош, чтобы таскать пушки. На нем определенно должен скакать какой-нибудь офицер.