Заполненные анкеты тут же понесли к председателю колхоза.

Крылов так улыбнулся Мише, словно тот доставил ему радость своим приходом. Кабинет его был небольшой, окнами на залив, и казался еще тесней, оттого что в нем сидели рыбаки, разговаривавшие между собой и не обращавшие внимания на председателя. Сюда входили без стука, уходили без «до свидания»— такая свобода тоже понравилась Мише.

— Значит, к нам? Молодец, молодец! — сказал Крылов. — Держать тебя не будем, такого орленка зачем держать, пройдешь медкомиссию — и в полет! Для начала попробуешь себя на прибрежном лове и в заливе, — Крылов сделал отметку в настольном календаре. — В бригаду Куржака, вашего соседа. Ты спросишь, почему в залив, а не в море? В море все суда ушли, следующие пошлем через месяц, а зачем тебе столько времени терять?

На третий день Миша вышел в залив. В дверь затемно постучал Куржак. Моросило, с залива дул ветер. Автобусная стоянка была недалеко, но к первому автобусу опоздали. «Ах же, чертяка!» — выругался Куржак и сел на скамью. Миша ходил по темной улице и любовался деревьями, они спали под дождем, даже ветерок не пробуждал в них звуков — клены и липы лишь вяло шевелили листьями, когда ветер усиливался, движения эти тоже были сонные. Днем растения вели себя по-иному. Второй автобус появился через полчаса, Куржак с Мишей были единственными пассажирами. Куржак сел на переднюю скамью и весь путь до пристани промолчал.

— Давай! — только и сказал он, когда автобус остановился в Некрасове.

Впереди поблескивал темный залив, к нему сбегали пологим бережком с десяток домиков, в стороне светили ночные огни городами их было так много, и они так сливались в общее сияние, будто там занималась диковинная заря — очаг багрового пламени среди черноты. Заглядевшись на далекие огни, Миша, отстал от бригадира. Куржак подходил то к одному, то к другому домику, стучал в дверь и, не дожидаясь ответа, шел дальше, а из домов выскальзывали мужские фигуры. «Здорово! Здорово!»— слышались негромкие голоса.

У дощатого помоста, выдвинутого метров на пять в залив, покачивался катерок с привязанной шлюпкой на четыре весла и «дорой» — безвесельной лодкой, раза в два побольше шлюпки. К пристани подошла вся команда, пять человек без Миши и бригадира.

— Пока отдыхай, а потом твое место на веслах, — сказал Куржак.

Катер отвалил от берега. И сразу же усилился ветер. Миша сел на бухту троса на палубе, но вскоре убрался за рубку, здесь было теплее. Команда спустилась в кубрик, только Куржак неподвижно стоял на баке, во что-то впереди всматриваясь. Миша уже привык к резким переменам погоды, но эта удивляла — оборвался моросящий дождь, тучи промчались, засветились поздние звезды, а на востоке, где остался город, побелело, потом прояснилось, потом закраснело небо — наружу выбивалось солнце. Лишь на западе, куда стремился катер и откуда дул ветер, по-прежнему оставалось темно. Оправа промелькнула колхозная пристань, Миша узнал ее по огням на судах.

В небе постепенно менялись краски, постепенно нарастало сияние. А темный залив как-то разом, в минуты, которые и не сосчитать, вдруг стал таким светлым и ясным, в нем так хрустально заиграла вода, а от волн, убегавших от катера, такое шло собственное глубинное свечение, что уже чудилось, будто небо внизу, а вода наверху. И снова через считанные минуты светлая хрустальность воды превратилась во что-то золотое, золото разливалось вширь, погружалось вглубь, и мелкие волны, и долинки между ними источали золотой свет — Миша не мог оторвать глаз от воды. Он поднял голову, когда золото запламенело: на небе выкатывалось большое красное солнце, оно торопилось выкарабкаться из земли, становилось все крупнее и круглее. Движение его было видно: солнце вовсе не покоилось в небе на величественной высоте, как привык видеть Миша, оно энергично трудилось, оно все было в беге — час величавого парения еще не пришел.

— Уловчик будет! В твою честь, новенький! — сказал пожилой рыбак.

Из трюма вылезали рыбаки. Они смотрели, как и Куржак, вперед: в той стороне, в посветлевшей дали, открылись шесты ставных неводов, над шестами кружились чайки, далеко разносился их надрывный крик. Пожилой рыбак — его звали Журбайло — разъяснил Мише, что скопление чаек и отчаянный их крик — к успеху: жадная птица звереет, когда видит запутавшуюся в сетях, недоступную ей рыбу, при плохих уловах чайки держатся спокойней. Журбайло посмотрел на ноги Миши и прервал объяснение.

— Тю, да ты в туфлишках, милок. Сейчас принесу сапоги. У меня есть подменные.

Миша натянул кирзовые сапоги. Катер подошел к первому ставнику, Куржак скомандовал:

— В шлюпку, живо!

В шлюпку полезло шесть человек, на катере остался один моторист. Миша сел за переднее весло рядом с Журбайло, Куржак примостился на носу. Журбайло с ожесточением наваливался на весло, Миша старался не отстать, двое задних гребцов нажимали — шлюпка летела стрелой. А затем раздалась новая команда Куржака, гребцы положили весла, перелезли в дору — началось опорожнение сетей. Сети вытягивались в дору, вытряхивались, рыба валилась на дно и прыгала, не доскакивая до высокого края. Застрявших в ячеях рыбин выбирали руками, и Куржак строго покрикивал, если кто ранил добычу. А потом от крыльев невода перешли к садку — улов полился ручьем, большие лещи и судаки тяжело ухали на дно.

— Ко второму! — скомандовал Куржак, когда первый невод был опорожнен, и гребцы, опять перебравшиеся в шлюпку, навалились на весла.

У второго ставника действия повторились, в третьем добыча вышла поменьше, но дора была уже на три четверти полна. Куржак приказал возвращаться к катеру, дрейфовавшему неподалеку. Мишу вымотала работа с сетями, другие гребцы тоже не усердствовали, и Куржак, не ушедший с доры, больше не торопил их. Он выискивал «незаконника» — молодую рыбу, меньше стандартного размера, и выбрасывал ее в воду.

— Часок на завтрак, ребятня! — разрешил он, когда шлюпка прибуксировалась к катеру.

— Все полезли вниз, прихватив несколько хороших рыбин на уху. Миша остался на палубе. Солнце катилось через зенит на пустынном небе, залив теперь был темно-синий. Несильный ветер морщил поверхность, катер резво бежал к рыбокомбинату сдавать улов. Серебряное месиво в доре еще бушевало, то одна, то другая рыбина взметывалась вверх в судорожном прыжке и снова валились на общую массу. Толстые угри беспокойно ползали поверху. Миша поднял и опустил руку, даже это простое движение причиняло боль. Хорошо хоть, что вся трудная работа позади, утешил он себя.

— Треть дела сделана! — сказал выглянувший наружу Куржак. — Уха поспела, иди, Михаил.

Уха из свежей рыбы была вкусна, но Мише от усталости не елось. После завтрака рыбаки стали укладывать рыбу по сортам в ящики и переносить их на катер. Много было леща, лещ радовал рыбаков, за него хорошо платили, попадались судаки и щуки, а всего больше было салаки. Вместе с речными рыбами уловились и морские — с десяток угрей, ящика четыре трески, два ящика толстобоких рыжеглазых рыбцов. «Вкусная чертовина!» — сказал о них с восхищением Журбайло, — два десятка камбал. Куржак, утратив немногословие, покрикивал и придирался, что или кладут не по сорту, или крупную рыбу мешают с мелкой, или грубо хватают ручищами, так недолго и повредить нежное тельце.

— Радуется старик! — шепнул Журбайло. — В пролов слова от него не услышишь! Разошелся!

Катер три часа шел к берегу — последний ящик заполнили, когда приблизились к причалу рыбоконсервного комбината. Миша быстро убедился, что последняя треть работы — самая трудная. Даже тянуть сети было не так тяжело, как тащить на плечах ящики по качающемуся трапу и затем по нетвердому дощатому настилу к приемщику.

А когда Миша наконец выпрямил ноющую спину, небо погасло, залив был темен и холоден. Мишу подозвал Журбайло.

— Видал, новенький? — Он показал внушительного — килограмма на три — золотистого лосося. — Царь. Один сегодня попался в прилове. Постановили единогласно — тебе. Подарок от команды, что начал неплохо.