— Ага, ну наконец-то ты раскололась! — встрепенулся Адам. — Вы встречались, а значит, у тебя с ним что-нибудь обязательно было…
— И вовсе нет! — сухо оборвала его Дженис. Как ни соблазнительно было разыграть сейчас якобы имевший место, а возможно, все еще продолжающийся страстный любовный роман с беднягой Феликсом в качестве объекта страсти, но соврать в таком вопросе, да еще перед Адамом, она не могла. — Когда мы закончили колледж и покинули Лидс, он нашел себе работу в Глазго.
— И что, это не тот самый случай, когда разлука лишь разжигает страсть и прочнее всяких оков соединяет влюбленных?
— По-моему, это случай, про который говорят: с глаз долой — из сердца вон. Хотя… мы изредка переписываемся…
— Очень изредка переписываетесь, судя по твоему ожесточенному голосу, — пробормотал Адам и потер виски. — Не знаком с этим твоим Феликсом, но, судя по всему, одного упоминания о нем достаточно, чтобы вывести тебя из равновесия.
— При чем тут Феликс? Это ты всему виной. Что за манера, сваливать на других свою собственную вину?
— Свою собственную вину? — Адам так и застыл с чашечкой кофе, поднесенной к губам, и на лице его отпечаталось столь неподдельное изумление, что Дженис на мгновение поверила в искренность его реакции.
— А что же еще? — Почувствовав опасность оказаться изобличенной, она ринулась в бой. — Ты суешь нос в мою личную жизнь, задаешь кучу самых бесцеремонных вопросов, а потом удивляешься, что я разговариваю каким-то не тем тоном!
— Понятно! — задумчиво покачал головой Адам. — Пора восстановить равновесие. Ладно, теперь твоя очередь задавать мне вопросы.
Дженис озадаченно посмотрела на него.
— Ну же, Джен! — усмехнулся он, явно забавляясь ее растерянностью. — Стань же снова той боевой и задиристой девчонкой, которую я помню и люблю! До сих пор, если мне не изменяет память, проблема состояла в том, чтобы остановить поток твоих речей, а не понукать к разговору.
— И я могу тебя спрашивать обо всем? — задала вопрос Дженис, стараясь унять невольную дрожь в голосе. «Помню и люблю!» Какой цинизм! Какая бессовестная игра на сердечных струнах! Как только язык у него повернулся сказать такое!
— Обо всем. В пределах разумного, разумеется.
— Тогда ответь мне, почему ты решил жениться?..
Вопрос этот до такой степени заполнял сознание Дженис, что выплеснулся наружу совершенно автоматически, так что она не успела обдумать, разумно ли вообще вылезать с ним. Впрочем, в последний момент она успела притормозить и воздержаться от упоминания конкретных имен, потому что на самом деле ее интересовало другое: почему он решил жениться именно на Оливии Андерс.
И тем не менее она, судя по всему, перешла черту; это было видно по лицу Адама, враз помрачневшему, по его поджатым губам, играющим на скулах желвакам.
— Ладно, будем считать, что я ни о чем тебя не спрашивала…
— Нет, ты спросила, и я отвечу… Кстати, — рассмеялся он, но в смехе его на сей раз не было даже намека на радость, — если уж на то пошло, то в моем положении разобраться в мотивах своего же поступка — дело совсем нелишнее. Тут как в бизнесе: попал в переплет — разберись, как это получилось, чтобы во второй раз не угодить в ту же самую ловушку!
Язык мне мало вырвать! — с отчаянием подумала Дженис. Ей хотелось всего-навсего получить простой ответ на простой вопрос, а предстояло, судя по всему, выслушать целую психоаналитическую лекцию. Если ей предстояло вникать в тончайшие нюансы его отношений с Оливией, то уж тут-то она точно пас!
Она уже обдумывала, как бы потактичнее замять разговор и, как это ни тяжело, распрощаться с Адамом, когда тот, доверительно наклонившись, признался:
— Понимаешь, я всегда мечтал жениться…
Дженис ошарашенно уставилась на него.
— Ну, как же! — вырвалось у нее саркастическое замечание, потому что в памяти сразу же всплыла бесконечная вереница разномастных девиц, перебывавших в обществе Адама в Гринфилде только на ее глазах.
— Черт возьми, Дженис! — неожиданно взорвался Адам. — Неужели нельзя хотя бы один вечер обойтись без дурацких ухмылок! В конце концов, что плохого в том, чтобы поиграть по всему полю, пока не найдешь подходящего партнера?
— Ничего плохого, разумеется, — пробормотала Дженис в ответ, с болью осознавая, что под подходящим партнером подразумевается, конечно же, Оливия. — Правда, насчет «поля» слишком уж деликатно сказано: по-моему, это не одно поле, а немереное их количество, десятки и сотни гектаров самой плодородной земли.
— Ты можешь сколько угодно иронизировать, но ни одну из своих подружек я не соблазнял, что-то пообещав, а потом бросив. Ни одна из них не может упрекнуть меня в том, что я давал повод подумать, будто речь идет о чем-то серьезном. Каждая из моих подружек знала, что мы всего-навсего развлекаемся, и никаких обязательств ни с моей, ни с ее стороны быть не может. Мы славно проводили время и расставались друзьями — впрочем, тебе все это, вероятно, знакомо и без моих слов…
Дженис пробормотала в ответ что-то невнятное и уклончивое. Она пыталась и в школе, и в колледже встречаться с парнями просто ради развлечения и даже получала определенное удовольствие от общения с ними. Но на этом все и заканчивалось, потому что мужчинам хотелось большего, а ей — нет, так что в целом впечатление от таких встреч у нее осталось самое разочаровывающее.
— Ты в чем-то со мной не согласна? — совершенно искренне спросил Адам, пристально глядя на нее.
— Если честно, то мне такие ни к чему не обязывающие отношения напоминают лампу дневного света, которая светит, но совершенно не дает тепла. Просто я, по-видимому, из породы тех, кому нужно либо все либо ничего.
А все, что ей нужно, это он, Адам. Если же она не может его получить, то, получается, она и остается ни с чем.
— Ты всегда была максималисткой, — откликнулся Адам. — Я же, напротив, относился к жизни предельно легко… пока не умер отец. — Он опустил голову, поковырял ложкой в кофейной гуще и глухо продолжил: — Только тогда я с ужасающей ясностью ощутил, что тоже смертен, что мне уже тридцать, а я не выполнил своего долга.
— Долга?
— Да, долга продолжения фамилии, рода… Абстрактно я и раньше мечтал о детях, но теперь мне стало ясно, что продолжение линии Лоусонов целиком и полностью в моих руках, и если я ничего не сделаю, то связующая нить времен порвется. Гринфилд на протяжении нескольких веков было поместьем Лоусонов, и отец, естественно, хотел, чтобы так продолжалось и дальше. Я это стремление от него унаследовал, хотя понимаю, что тебе оно может показаться феодальным пережитком, нелепым отголоском отжившего свое время аристократизма.
— Мне — нет, — медленно и с расстановкой ответила Дженис.
Больше всего ее задела фраза о том, что он всегда мечтал о детях. Такое впечатление, что после разрыва с Оливией все его мечты о семейной жизни рухнули и никогда более не смогут воплотиться в жизнь. Как же надо было любить эту женщину, чтобы все свое будущее связать с ней одной?
— Как раз мне твое чувство понятнее, чем кому бы то ни было, — продолжила она. — Когда растешь без отца, и даже не знаешь, кто он и что он, поневоле начинаешь ощущать в себе некий изъян, чувствуешь себя неполноценной личностью. Это как если бы в детскую мозаику забыли положить важный фрагмент, и сколько ни ломай голову, сколько ни старайся, общий рисунок не складывается…
— Стефани так ничего и не рассказала тебе о твоем отце? — вполголоса спросил Адам.
— Попыталась — перед смертью. Но она уже не могла связно разговаривать, так что я почти ничего не разобрала, — с горьким вздохом ответила Дженис. Помолчав, она добавила: — В какой-то момент она схватила меня за руку и начала горячо и невнятно повторять одно и то же слово — Уиллис. Что-либо объяснить она уже не смогла, и я про себя решила, что это и есть фамилия моего отца. Мне показалось, что, по крайней мере, перед смертью она его простила…
Дженис смолкла. По иронии судьбы, при жизни мать сделала все, чтобы каменной стеной отгородить свою дочь от общения с молодым хозяином поместья, однако болезнь и смерть пожилой женщины против ее воли сблизили Дженис и Адама, хотя и ненадолго.