— Про какого Адама? Лоусона, конечно! А что, ты знакома с другим Адамом?..
Всего с одним, но и этого более чем достаточно, горько усмехнулась про себя Дженис. Куда уж больше, если от одного упоминания этого имени сердце у нее пускалось вскачь, щеки вспыхивали, как маки, дыхание перехватывало. Куда больше, если она весь сегодняшний день с трудом принуждала себя сосредоточиться на материале урока, невпопад отвечала коллегам, поскольку всем своим существом по-прежнему оставалась дома, с Адамом, непрерывно гадая, что он делает в этот час и эту минуту, как прореагировал на ее уход, прочитал ли ее записку, куда двинется, когда проснется и позавтракает…
— Знаешь, Лиззи! — сказала она, сосредоточенно уставившись на рисунки. — Либо ты говоришь новость, либо не говоришь. Выкладывай, что там еще натворил Адам Лоусон.
— Ладно, так и быть. Все равно не от меня, так от кого-нибудь другого узнаешь. Так вот, Дюк, муж Глории, той самой, которая невестка Пруденс, был на днях в поместье и от этой старой хрычовки, миссис Франклин, экономки Лоусонов, узнал о том, какую сногсшибательную вечеринку закатил Адам в Лондоне по случаю своей помолвки: шестьдесят человек гостей, столы ломились от деликатесов, шампанское лилось рекой, оркестр играл до рассвета, а потом прогулка на теплоходе по Темзе. В общем, все по высшему разряду. Повезло, что и говорить, повезло его невесте, этой счастливице, уж не знаю, как там ее зовут…
— Оливия, — машинально откликнулась Дженис и, все еще не глядя в глаза подруги, сняла с крючка и стала надевать перед зеркалом темно-зеленое кашемировое пальто — теплое, легкое и ноское. Она испытывала затруднение, пытаясь решить, стоит говорить Лиз правду или нет. С одной стороны, Адам оставил за ней право рассказывать или не рассказывать о разрыве помолвки с Оливией Андерс, с другой — он терпеть не мог сплетен. Кроме того, Лиз обязательно стала бы допытываться, откуда подруге известны столь интимные подробности личной жизни Адама Лоусона, а не получив ответа, надулась бы на Дженис. Нет, решила она, не буду разочаровывать ее раньше времени. Пусть узнает об этом от кого-нибудь другого.
— Оливия, говоришь? — задумчиво произнесла Лиз, в упор глядя на Дженис. — Так тебе известно даже ее имя? А я тут распинаюсь, все пытаюсь тебя чем-то удивить! Ну да, конечно, мать у тебя была экономкой в Поместье, так что ты просто обязана знать обо всем вперед прочих.
Лиз обиженно замолчала. Надулась как мышь на крупу, с досадой подумала Дженис. Как же это я так проболталась?
Она с преувеличенным усердием начала расчесывать свои длинные и густые черные волосы, потом привычно уложила их в пучок. Адама здесь нет, усмехнувшись, подумала она. Он бы мне устроил разнос за такую стародевическую прическу.
Ее позабавило, как собственнически жители городка воспринимают семейство Лоусонов. «Наш Адам», — сказала Лиз, словно приходилась ему кузиной или, на худой конец, стародавней приятельницей. Дженис стало понятно, почему Адам заявил однажды, что чувствует себя в Гринфилде ярким попугаем, выставленным в клетке на всеобщее обозрение.
— Что за дурацкую возню ты затеяла с прической? — Лиз, все это время не спускавшая с нее ревнивых глаз, в конце концов не выдержала и взорвалась. — Все равно на улице дождь, и через два шага ты промокнешь, как крыса! Ну, не томи же, расскажи, какая она? — совершенно изменившимся голосом сказала Лиз через секунду и умоляюще схватила Дженис за руку. — Я просто умираю от нетерпения! Если это секрет, то, ручаюсь тебе, я никому ничего не скажу!.. Какая она из себя?
Прекрасная, как Афродита, богатая, как дочь Ротшильда? Наш Адам всегда жил по принципу: если спать, так с королевой, а значит, будущая миссис Лоусон должна быть совершенством из совершенств!
— Миссис Лоусон? — вздрогнула Дженис и нахмурилась. — Миссис Лоусон!..
Много лет тому назад, томимая надеждами и страданиями первой своей полудетской еще влюбленности, она длинными тоскливыми вечерами очарованно смотрела в темноту за окном и видела в ней лицо Адама, воображала себя рядом с ним, а рука ее на всем, что попадалось под руку, писала и обводила в рамочку, в форме сердечка, два этих слова: «Миссис Лоусон». В своих невинных мечтах она владела этим титулом по праву законной супруги единственного наследника Поместья и до тех пор витала в облаках, пока наставления матери, суровые реалии жизни и, наконец, сам Адам Лоусон не вынудили ее спуститься на грешную землю.
Сообразив, что Лиз по-прежнему жадно смотрит на нее и ждет подробностей, Дженис с деланным равнодушием произнесла:
— Вообще-то, кроме имени и фамилии я ничего о ней не знаю, — почти искренне сказала она, — и могу, как и ты, всего лишь предполагать, что она божественно красива, невообразимо элегантна и — поскольку речь идет о брачном союзе — из богатой аристократической семьи… В общем, обладает всем тем, о чем мы, бедные сельские учительницы, можем мечтать только в самых отчаянных своих фантазиях.
Дженис бросила критический взгляд на свое отражение в зеркале и почувствовала, как из нее буквально лезет наружу самая дикая, самая необузданная ревность. Разумеется, она сама никак не вписывалась в череду крутившихся вокруг Адама элегантных блондинок, брюнеток, рыжеволосых девиц с прическами и нарядами от лучших кутюрье. Она никогда не считала себя женщиной в его вкусе: невысокая, с развитыми формами тела, с полными, чувственными губами. Ее длинные густые волосы цвета воронова крыла и необычный разрез карих глаз наводили других на предположение о том, что в родословной Дженис присутствуют представители какой-то экзотической восточной нации, но, исключая отца, о котором она ничего не знала и не ведала, в целом история ее семейства была интересна не более, чем у той же Лиз Митчел, все предки которой были уроженцами здешних мест.
— Да, наверняка эта Оливия — настоящая красавица, — мечтательно сказала Лиз. — Денег, конечно, куры не клюют, родословная, разумеется, в полном порядке, связи имеются, что еще требуется для счастья?..
А в самом деле, что еще требуется для счастья? Дженис знала больше, чем Лиз, а потому вопрос подруги звучал для нее совсем не риторически. Факт оставался фактом: Оливия Андерс, конечно же, имела все данные для того, чтобы стать идеальной женой Адама Лоусона, красавца, богача, преуспевающего бизнесмена и аристократа, но не стала. Почему? Может быть, для ответа на этот вопрос стоит попристальнее приглядеться к самому Адаму?..
Сегодня ночью он несколько раз назвал ее своей приятельницей, своим другом, но, разбирая холодным умом сейчас, при свете дня, его поведение, не должна ли она прийти к заключению, что настоящие друзья не поступают так, как поступил он? Помнится, в свое время он уверял ее совершенно в обратном.
На Дженис нахлынули воспоминания семилетней давности об их разговоре поздним вечером в день ее восемнадцатилетия… Она решила отметить праздник по-взрослому — с вином, и Адам по такому случаю принес бутылку какого-то дорогого марочного вина. Он же оказался единственным гостем на ее дне рождения. Выпив для храбрости первый в своей жизни бокал вина и сразу же с непривычки опьянев, Дженис попыталась высказать Адаму свои чувства, выразить то, что накипело на сердце и должно было рано или поздно выплеснуться на свет.
Адам в ответ только рассмеялся:
«Остановись, Джен, хватит! — сказал он, поднимая верх руки. — Согласись, ты слишком молода, чтобы рассуждать о таких вещах».
Лучше бы он чертыхнулся, выбранил ее, дал пощечину, лишь бы не обращался к ней таким покровительственно-снисходительным тоном, каким разговаривают с непонятливым ребенком.
«Я — слишком молода? — воскликнула она, чувствуя, как в глазах темнеет от смертельной обиды. — Мне уже восемнадцать, вполне подходящий возраст для тех вещей, на которые ты намекаешь!»
Ее поразила перемена, произошедшая в лице Адама: его синие глаза превратились в щелочки, мускулы на лице напряглись:
«И на что же такое я, милочка моя, намекаю? — От Адама веяло прямо-таки полярной стужей, и Дженис, чувствуя, как она превращается в ледяную глыбу под его взглядом, не в силах была вымолвить ни слова. — Нет, ты скажи! — настаивал он, и в голосе его появилась угроза. — Говори, я желаю знать».