Наконец мы ступили на твердую почву Пьяцетты и свернули к прославленному Дворцу дожей. Музей еще не открылся. Неважно: здесь было на что посмотреть и не входя в здание.

Андрей взял меня под руку:

— Пошли, покажу тебе Лестницу гигантов. Там статуи работы Сансовино.

Вот она, эта лестница, ведущая на второй этаж дворца. Я никогда не слышала имени скульптора Сансовино, но несомненно, что он и сам был гигантом. Как и остальные мастера, создававшие эту красоту. Наверное, такое уж это было время — Возрождение. Простор и свобода. Размах. Как раз все то, что мне особенно по душе.

Площадь Пьяцетта кажется необъятной. Наверное, голубям, пролетающим над нею, мы видимся двумя маленькими незначительными точками, едва заметными на этой бескрайней ровной поверхности. Кроме нас тут пока никого нет. До наплыва туристов еще по крайней мере час.

— Теперь — на Мост Вздохов, — предложил Андрей.

Мост Вздохов! Как романтично звучит! Гиганты умели не только строить, они еще и давали своим творениям прекрасные имена. Не то что мы, теперешние. Ну, скажем, что это за название — «Пригоршня»! А ведь фильм, снятый Андреем, по-своему совершенен...

Мост Вздохов... Я ступила на него с некоторым трепетом. Наверное, здесь знатные венецианки назначали свидания своим возлюбленным...

А Андрей продолжал исполнять роль гида:

— Этот мост связывает Дворец дожей с тюрьмой.

Брр! Вот тебе и на! Ну зачем он это сказал? Я-то размечталась было... Оказывается, тут шелестели вовсе не вздохи любви, а вздохи печали. Прощание с близкими. Заточение.

Мост — граница между свободой и неволей.

Мне стало не по себе. Почудилось, что кто-то следит за мной. Такое отчетливое, почти физическое ощущение: тебе пристально смотрят в спину.

Резко обернулась — нет, никого.

Только возле одной из мраморных колонн с мостовой отчего-то испуганно вспорхнула стайка голубей.

Птицы тут же успокоились и вновь опустились на камни, однако мне уже не хотелось здесь оставаться.

По счастью, Андрей и сам предложил:

— А теперь, несравненная Сандрина, путешествие на гондоле!

Новое прозвище придумал. Ладно. Как говорится — чем бы дитя ни тешилось...

Главное — прочь с этого места, да поскорее.

Тем более что предложение так заманчиво: каналы, гондольеры...

Мы направились к Большому каналу: это фактически главная улица Венеции. Для нас, приезжих, гондолы — экзотика. А для местных жителей они — обычное средство передвижения. Просто городской транспорт, как у нас автобус или троллейбус. Ко многим домам и не подобраться иначе как на лодке.

Что ж, прокатимся в общественном транспорте!

Глава 11

Баркарола

Ветер переменился: теперь он дул со стороны города. И сразу же свежий, слегка отдающий рыбой, воздух Адриатики уступил место ощутимому запашку гнили. Это значило, что венецианские каналы уже близко. Вода в них — несвежая. Она не годится ни для питья, ни для купания. По ней можно только плыть в лодке.

Вдруг мы услышали слаженное мужское хоровое пение. Голоса — явно оперные. Я узнала распевную, лиричную мелодию баркаролы. Что за артисты вышли на улицу в такую рань?

— Вот они! — обрадовался Андрей.

— Кто — они? Миланская опера на гастролях?

— Да нет же! Это гондольеры.

Мы, оказывается, вышли к набережной. Вдоль невысокого парапета покачивалось множество привязанных лодок.

А на берегу, на раскладных стульчиках, расположилась живописная группа молодых итальянцев. Сплошь — рослые красавцы. Все без исключения щеголевато одеты: белые свободные рубашки, затейливые жилеточки. Но видно, что это не униформа. У каждого из парней — свой вкус, своя фантазия. У одного — фигаро, расшитое золотом. У другого — замшевая безрукавка. У третьего — строгий темный шелк, зато в петлицу вдета живая белая хризантема. И все — вдохновенно поют. Мастерски, на несколько голосов.

— Что, Сандрина, глаза разбежались? — принялся подкалывать Андрей. Беззлобно, по привычке. Он и сам как истинный художник любовался развернувшимся перед нами зрелищем. — Выбирай! Столько мужиков, и каждый — Ален Делон.

— Что ты! Лучше! — не удержалась я. — Их как подбирают, по внешности и по голосам?

— Вот уж не знаю!

— Н-да... Если бы наших таксистов так же отбирали!

— Размечталась. Да ты бы тогда не ела, не пила, всю зарплату на такси прокатывала!

— У меня не только зарплата, иногда еще и гонорары бывают! За «Илью Муромца», к примеру.

Что, съел? Нечего было задираться. Сам знаешь: за работу в твоей «Пригоршне» актерам заплатили считанные копейки. Съемочной группе приходилось экономить буквально на всем: от реквизита до гонораров. Зато у костюмной картины Файфмана сразу объявились богатые спонсоры. Благодаря роли Настеньки у меня и здесь, в Венеции, имелись карманные деньги. А у тебя, Андрюшенька, — ни гроша.

Андрей насупился. Так ему и надо. Впредь не станет вредничать.

Гондольеры нас заметили, и баркарола оборвалась разом, как по мановению дирижерской палочки. Видимо, сегодня мы у них были первыми пассажирами, и каждый хотел заполучить клиентов себе. Гондольеры, обступив нас, что-то темпераментно восклицали своими глубокими поставленными голосами и жестикулировали не хуже профессиональных мимов. Спектакль, да и только!

Но один, кудрявый, превзошел всех. Он опустился передо мной на колени, прямо на мостовую, не жалея своих щегольских узких брюк. В певучем потоке произносимых им слов я смогла уловить:

— Bella signora! Bella, bellissima!

Ну, это и ежу понятно. «Белла синьора, беллиссима» означает, что я прекрасна, прекраснее всех. Что ж, хитрец, неплохо сработано!

— Ио ми кьямо Марко! — ткнул он себя пальцем в грудь. И тут же схватился за сердце, показывая, сколь сильна его любовь ко мне.

Значит, его имя — Марко. Замечательно.

В этом есть что-то символичное, подумалось мне. Золотой лев святого Марка. Собор святого Марка, увенчанный моими любимыми лошадками. И имя этого юноши — тоже Марко. Бог троицу любит. Решено. Садимся к нему.

— Показывай, где твоя тачка, парень! — сказала я ему.

— На «беллиссиму» клюнула? — хохотнул Андрей. — Уж сколько раз твердили миру, что лесть гнусна, вредна: но только все не впрок, и в сердце льстец всегда отыщет уголок!

— Моралист ты, дедушка Крылов! — И заметила: Андрея уязвило, что гондольер обращался исключительно ко мне, игнорируя моего спутника.

Позже мы поняли: таков уж неписаный кодекс этих итальянских лодочников. В их обязанности входит не только транспортировка пассажиров. Плюс к этому они непременно делают еще и комплименты дамам, чтобы у сопровождающих мужчин возникло легкое чувство ревности.

Чудесная, я считаю, традиция! И до чего же артистичны эти ребята! Такова уж, видно, Венеция — город искусства и любви...

Марко, кивнув товарищам с видом победителя, повел нас к гондоле. Его друзья вернулись к своим матерчатым стульчикам, и вновь над узкими улочками поплыла, потекла баркарола, песня гребцов. Даже название ее произошло от слова «барка» — лодка...

Мы спрыгнули в узкую вытянутую гондолу — большую, длиной в несколько метров, с задорно загнутыми кверху носом и кормой. Марко помог нам устроиться под живописным навесом посередине — вроде маленькой беседки, оконные проемы которой можно было при желании зашторить яркими шелковыми занавесками. Именно это кудрявый гребец, с лукавой улыбкой, и предложил нам сделать.

Разумеется, мы отказались: нашей целью было не уединиться, а осмотреть город.

Взяв длинный шест, гондольер встал во весь рост на корме. Я была несколько разочарована: оказывается, он будет вовсе не грести, а просто-напросто отталкиваться от земли этой палкой!

И вот мы углубились в венецианские улочки, где вместо проезжей части — вода. Здесь ничто не напоминало о просторе Пьяцетты. Здания лепились впритык одно к другому, а канальчики между ними казались не более чем ручейками. Обитатели противостоящих домов могли спокойно заглядывать друг к другу в окна, а маленькие балконы почти соприкасались.