Озадаченный смелостью русских, их дерзкими атаками, Даву ввел в бой все свои силы, но решительные действия отложил до следующего дня. Он ждал нового нападения. Между тем Раевский ловко вывел корпус из боя, а Вторая русская армия спешно переправилась у Нового Быхова южнее Могилева и ушла от разгрома. Багратион писал тогда начальнику штаба Первой армии Ермолову: «Насилу выпутался из аду. Дураки меня выпустили».
Наполеон был взбешен этой неудачей Даву, а две преследуемые русские армии 3 августа соединились в Смоленске.
Ночь дышала тишиной и спокойствием. Далеко слышался веселый треск кузнечиков, окрики офицеров раздавались приглушенно, однако слышались далеко. Луна светила густо, и матовые склоны холмов, длинные стены и высокие башни городской крепости казались вылитыми из темного серебра. Раевский хорошо понимал весь смысл и значение сражения, которое завтра был должен дать его пятнадцатитысячный корпус армии великого полководца и удержать город до прихода главных сил. Суть дела заключалась в том, что, объединившись, Барклай и Багратион на военном совете 6 августа порешили начать наступательные действия и прорвать центр армии Наполеона в районе Витебска. Туда и направились они с главными силами. Действия их были, однако, нерешительны. Тем временем Наполеон быстро переправился через Днепр и через Красное двинулся на Смоленск. Это был гениальный маневр, и над русской армией нависла угроза разгрома с тыла. Таким образом Наполеон рассчитывал уничтожить русские армии, отрезав их от Москвы. С полным основанием можно считать, что это был самый страшный для русской армии момент за всю войну 1812 года.
Корпус Раевского занял позиции на Красненской дороге. Но сейчас пехота была отведена в город на западную и южную его окраины. Главную цитадель крепости, Королевский бастион, Раевский отдал генералу Паскевичу, человеку безумной храбрости и редкостной отваги.
Раевский еще раз окинул взглядом город, повернувшись в седле: его плечистая и крепкая фигура тоже казалась вылитой из темного серебра. Нет, он не сомневался в себе. Генерал всю жизнь твердо верил в свою волю и в неиссякаемую силу духа, которая питала его мужество и с которой (этого еще не знал он сам) еще не раз предстояло столкнуться воинственному императору французов. И не зря на острове Святой Елены Наполеон потом скажет: «Этот генерал сделан из материала, из которого делают маршалов». Раевский тогда об этом не думал. Он смотрел на высокие стены древнего города, затихшего в настороженном молчании ночи и вознесенного над морем бивуачных огней французской армии. И город с его стенами, окованными высокими башнями, казался теперь чеканенным из драгоценной брони.
Если бы в ту августовскую ночь Николай Николаевич Раевский задумался над тем, из какого материала он сделан, то ему пришлось бы вспомнить, что на военную службу он был зачислен пяти лет от роду в лейб-гвардии Преображенский полк, а начал служить в пятнадцать лет и первое наставление получил от своего деда по материнской линии, генерал-фельдмаршала князя Потемкина: «Во-первых, старайся испытать себя, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем». И эти родственные связи были использованы светлейшим князем так, что молодого поручика прикомандировали к казачьему полку с приказом: «Употреблять в службу как простого казака».
Второй дед, Семен Артемьевич Раевский, девятнадцатилетним поручиком сражался под Полтавой, а отец начал службу в тринадцать лет в лейб-гвардии Измайловском полку и тридцати лет в чине полковника умер от раны под Яссами. Матерью детей Николая Николаевича была внучка Ломоносова, которая родила ему и выкормила двух сыновей, коих он записал в Смоленский полк своего корпуса и только что опробовал в деле под Дашковкой и которым предстояло рядом с отцом пройти сквозь все сражения от Смоленска до Парижа. Он тогда не знал, что дочь его Мария выйдет замуж за генерала Волконского, который будет осужден как государственный преступник, а Мария последует за ним в тридцатилетнюю ссылку на далекий сибирский рудник и будет воспета двумя великими русскими поэтами. Первому из этих поэтов в ту ночь было тринадцать лет, а второй еще не родился. Но обо всем этом не мог думать сорокалетний русский генерал, подъезжая к воротам города. Он не мог тогда и предположить, что тремя неделями позднее вокруг подмосковной деревушки Бородино грянет сражение, которому не было равных, а батарея в центре русских позиций навсегда получит наименование батареи Раевского и под этим именем войдет в историю славы русского оружия. Раевский не мог и подумать, что Москву придется оставить и сам он на Военном совете в другой, пока безвестной подмосковной деревушке Фили скажет: «Не от Москвы зависит спасение России, и, следовательно, более всего должно сберечь войска, и мое мнение: оставить Москву без сражения, это я говорю, как солдат».
А мог ли в эту ночь подумать завоеватель, что ему придется бежать из столь для него желанной Москвы, под Малоярославцем прорываться в богатые южно-русские губернии и там в решительную минуту, когда сражение вроде бы уже склоняется в его пользу, быть остановленным именно солдатами корпуса Раевского! И повернуть на гибельную дорогу через Верею и Вязьму. И уж, конечно, не могло прийти Наполеону в голову, что через год, а именно 4 октября 1813 года, в страшном сражении под Лейпцигом, которое войдет в историю под именем Битвы народов, чашу весов опять в самую решительную минуту склонит на сторону союзников этот неторопливый, с быстрым и решительным взглядом генерал, которого сейчас нельзя было бы и разглядеть в подзорную трубу. Там он получит свое последнее ранение. Он займет позицию во второй колонне русских войск на Вахаусских высотах. И эта колонна по численности почти вдвое будет уступать атакующей ее французской армии. На корпус Раевского сначала пойдут две гренадерские дивизии Удино. И потом в три часа дня под неслыханным ураганом ста пятидесяти орудий бросится на русские позиции почти вся кавалерия французов под командованием маршала Виктора. Земля застонет под гулом того приступа, и тысячи смертей опустошат боевые порядки. Союзники будут опрокинуты. Только корпус Раевского, построенный в каре, не отступит. Здесь, стоя рядом с Батюшковым, будущим знаменитым поэтом, а в тот момент адъютантом, Раевский получит ранение в грудь. Он решит, что это простая контузия, он сунет руку под сюртук и увидит ее окровавленной, но останется в строю, пока противник не побежит.
И далее, двигаясь на Париж, 13 марта Раевский разгромит войска маршалов Мармона и Мортье, которых одна только ночь спасет от полного поражения. Раевский атакует затем парижские предместья и, несмотря на численное превосходство врага, овладеет высотами Бельвиля, тем откроет союзникам врата Парижа, который не замедлит сдаться великодушию победителей…
За городом на востоке голубовато вступал в ясное небо рассвет. Словно там над вознесшимися башнями и куполами пробили небосвод и неслышно начали растекаться чистые светоносные ключи. Запели петухи. Петухам отозвались боевые трубы. Приближался час атаки, когда французская кавалерия потеснит русских конников и попадет под убийственный огонь удачно расставленных Раевским за ночь батарей. И тут во всем своем блеске двинется на приступ пехотный корпус маршала Нея. И маршал сам пойдет во главе корпуса, бесстрашно и гордо. Откуда знать бесстрашному маршалу, что через три месяца в сражении под Красным на правом фланге русского авангарда остатки его разбитого корпуса пленит именно седьмой корпус генерала Раевского? Но сейчас, 16 августа, эти будущие пленники во главе со своим маршалом смело ворвутся в Королевский бастион и будут выбиты оттуда одним из батальонов Орловского полка. Французы вновь пойдут в атаку и доберутся до крепостного рва, но, обращенные в бегство, отступят. Наполеон прибудет к городу в девять часов утра и отложит штурм. На острове Святой Елены он вспомнит об этом утре: «Два раза храбрые войска Нея достигали контрэскарпа цитадели и два раза, не поддержанные свежими войсками, были оттеснены удачно направленными русскими резервами». Император не будет знать, что против него стоял всего лишь пятнадцатитысячный корпус, отразивший после полудня еще одну атаку Нея.