Мы с Толиком и моим бухгалтером начали думать, что делать. Первая мысль была такой: взять пятьсот человек (а тогда в кооперативе было уже больше тысячи сотрудников), каждому выписать по двадцать тысяч зарплату. А потом собрать эти десять миллионов, положить в сейф и закрыть нашу потребность в наличности на весь год! Добровольная сдача денег членами кооператива на нужды производства могла быть даже оформлена решением общего собрания.

Но наши юристы сразу сказали:

– Вы сами не понимаете, что предлагаете, Артем Михайлович! Если из пятисот человек трое напишут заявления в ОБХСС, что им выдали по двадцать тысяч, а оставили по тысяче, и предположат, что оставшиеся средства поделили между собой хозяева, – это конец. Это тюрьма, и лет так на десять вам светит!

Я говорю:

– Ну хорошо, скажите тогда, как нам извлечь наличные деньги из собственной прибыли?

Они сказали:

– Выписывайте себе любую зарплату в соответствии с законом о кооперации. Ведь в законе нет никакого лимита по зарплате!

Отойдя от первого шока, вызванного таким предложением, я выписал себе за январь зарплату – три миллиона рублей, три миллиона рублей Толику Писаренко, миллион моему второму заму и, чтобы бухгалтер не сопротивлялась и на нас потом ничего не сваливала, целых семьсот пятьдесят тысяч рублей главному бухгалтеру. При этом по выражению ее лица было понятно, что она в тот момент была готова повеситься от ужаса на первом подходящем крючке.

Мы рассчитали, что выписанных денег хватит на поддержание и раскрутку наших договоров минимум на полгода. С учетом всех налогов и отчислений, которые составляли почти два с половиной миллиона, нам оставалось больше пяти. «Пройдет эксперимент, а там посмотрим!» – решили мы.

Теперь надо было как-то документально подтвердить, что это действительно зарплата и она действительно выдается за январь 1989 года, до выхода новых постановлений. Ведь раз уж наличность решили так резко ограничить, в феврале могли быть изменения и по зарплатам.

И мы додумались получить соответствующее подтверждение прямо от КПСС! Наш пламенный коммунист Толя Писаренко, единственный член партии в администрации кооператива, был послан сдавать партийные взносы прямо в его родной НИИ криминалистики Минюста СССР, где он все еще продолжал числиться научным сотрудником. Посчитав, что с трех миллионов взносы составят девяносто тысяч рублей, мы опустошили кассу в сейфе головного офиса и еще скинулись, добавив свои.

Писаренко пришел к секретарю парторганизации с деньгами, завернутыми в газету «Правда», и говорит:

– Зарплату нам еще не выдали, но уже выписали. И я спешу как честный коммунист сдать взносы!

Когда Толик развернул газетку и выложил пачки денег на стол, секретаря чуть столбняк не хватил. Но тут же сработал партийный рефлекс: обеими руками он сгреб пачки под себя, придавив всем телом, а затем, не меняя позы, одним движением переместил их в ящик стола. Он оставался в этом не самом удобном положении, расписываясь в партбилете Писаренко о получении девяноста тысяч рублей…

Так у нас появилось документальное подтверждение, что Толик сдал партвзносы от январской зарплаты: запись в партийном билете с указанием суммы взноса и даты ее получения. Это было неопровержимым доказательством того, что наличные деньги мы получили в январе – до введения ограничений а не в феврале, когда планировалось внести изменения в Закон о кооперации.

После того как Писаренко ушел, секретарь парткома сразу позвонил наверх. Первым секретарем московского горкома тогда был Зайков, и, когда ему доложили о чудовищных взносах, он немедленно связался с ЦК КПСС. Там тоже не знали, что с этим делать, но информацию не скрыли, а передали лично Михаилу Сергеевичу Горбачеву.

А Горбачев в это время был на Украине и высказываться в наш адрес пока не спешил. Может быть, в его свите просто не оказалось нужных советников, которые могли бы ему все объяснить…

Тем не менее московский горком, конечно, должен был как-то реагировать, и немедленно. Поэтому на следующий день к нам заявилась комиссия в составе представителей КРУ (Контрольно-ревизионное управление) Минфина СССР, а также ревизоров горкома, райкома, сотрудников местных правоохранительных органов и КГБ – все со срочной внеплановой финансовой проверкой.

В то время аббревиатура КРУ расшифровывалась в народе как «конец руководителя учреждения». С командой проверяющих у нас появился некий господин Протасов, который считался одним из зубров КРУ и главным ее палачом.

Тут надо сделать небольшое лирическое отступление. Во время расцвета «Техники» у нас было одно чувство, которое не покидало ни днем ни ночью: так много зарабатывать люди не имеют права, значит, мы воруем деньги, мы преступники, нас вот-вот расстреляют… С этими малоприятными мыслями люди ложились спать, с ними вставали и тут же бросались читать Закон о кооперации, в котором значилось черным по белому: зарплата кооператора не лимитируется, ее размер определяет общее собрание, а деньги после уплаты налогов принадлежат тем, кто их заработал. При этом никаких финансовых проверок от государственных органов в кооперативах не должно было проводиться. Нас могли проверять только органы предприятия, которое учредило кооператив «Техника».

Постоянное ощущение себя криминальной личностью не покидало никого и никогда. Я тоже жил с ним, при этом чувствуя еще и свою ответственность за судьбы сотен моих товарищей. Это был страшный моральный гнет… Однако мы понимали, что все делаем легально, по закону и у нас прекрасный бухгалтер. Даже взятки, которые мы платили при организации торговли, всегда оформляли как работу по совместительству и консультации.

По действующему закону всем кооперативам был разрешен облегченный вариант ведения бухгалтерии. Всего две тетради: в одной – доходы, в другой – расходы. Наш бухгалтер на эту «провокацию со стороны государства» не попалась с самого начала. Она вела бухгалтерию «Техники» как огромного международного предприятия. Были заведены личные учетные карточки каждого работника, учитывались приходы, доходы, дебет, кредит, показатели рентабельности, уровень доходности, плановые показатели прибыли и т.д. и т.п., что совсем по инструкциям не требовалось, но что тут же затребовали члены комиссии.

Постепенно наша бухгалтерия обросла огромной документацией: у нас работало то ли десять, то ли двенадцать бухгалтеров и шестнадцать юристов, которые занимались анализом контрактов.

Как я понимаю теперь нашего бухгалтера, она делала это вовсе не потому, что была так профессионально обучена и гордилась своей квалификацией. Просто бухгалтер, как и я, не могла спать по ночам, думая, что мы воруем деньги, и пыталась подручными средствами определить, хотя бы для себя, в чем же это воровство заключается.

Чтобы себя обезопасить, она делала двойные, тройные, какие-то совершенно сумасшедшие финансовые самопроверки, аудит чуть ли не каждые полмесяца… Все было в идеальном порядке. Мы предъявили комиссии два огромных чемодана бумаг, которые были выложены на столе пачками, по двести листов.

Члены комиссии были потрясены. Они ожидали увидеть привычные две тетрадки, и тогда бы нам был конец сразу, в первую же минуту! Скорее всего, наручники для меня и заместителей находились у сопровождавших комиссию «людей в штатском» прямо в дипломатах.

Увидев документы, они так зловеще говорят:

– Будем снимать кассу!

А бухгалтер отвечает:

– Пожалуйста, у нас касса в десяти районах Москвы, и в ней находится девятьсот пятьдесят девять тысяч восемьсот тридцать семь рублей и шестнадцать копеек наличными!

Наезд на все наши отделения был практически одновременным. В нем участвовали элитные подразделения УВД Москвы. Все наши сейфы были моментально опечатаны и одновременно вскрыты, деньги сложены – и сумма сошлась копейка в копейку! Члены комиссии говорят: «Ну мы это в протокол вносить не будем, потому что этого просто не может быть! Никто нам не поверит!»