После того как наследник столь удачно проявил себя, царь уже не колеблясь стал давать ему и другие поручения. В 338 г. до н. э. Александр уже входил в штаб Филиппа, а в битве при Херонее, когда ему было всего восемнадцать лет, командовал — правда, вместе с опытными военачальниками — одним из флангов македонской армии. Во главе гетайров он разбил строй привыкшей к победам фиванской фаланги и тем самым решил исход сражения. Царь с гордостью смотрел на своего сына. Он отправил его вместе с Антипатром в Афины, куда, возглавив торжественное шествие, они должны были доставить пленных, а также пепел павших в сражении [46]. В первый и единственный раз Александр вступил на священную землю Афин. Мы ничего не знаем о впечатлении, которое вынес юноша из этого посещения, но, должно быть, оно сыграло свою роль в жизни основателя новых городов.
Несомненно, Александр находился рядом с отцом и во время переговоров в Коринфе. Казалось, отношения между отцом и сыном некоторое время были безоблачными. Филипп, всегда любивший заказывать свои портреты, теперь приказал лучшим мастерам изготовить статуи и картины, изображавшие его вместе с сыном и на олимпийской колеснице, и с богиней Афиной. В дар городу Олимпии было преподнесено изображение Филиппа и Александра вместе с Олимпиадой и родителями Филиппа Аминтой и Евридикой. Из этого следует, что Филипп хотел представить грекам Александра как наследника престола.
Для художника задание изобразить наследника было приятным и легким. Он не был здоровяком, шея и плечи были несколько искривлены, но взгляд — орлиный, а волосы приятно контрастировали со светлым цветом кожи [47].
Чаще всего теперь юноша жил при дворе в Пелле. Однажды ему поручили возглавить военную экспедицию против иллирийцев. Эту задачу он выполнил так же успешно, как и прежние.
И все-таки Александр не был бы Александром, если бы мог легко ужиться с придворной знатью. Из-за своей эпирской матери, которую он очень любил, а македонская знать ненавидела, Александр неминуемо должен был вступить в конфликт с влиятельной придворной кликой. К этому добавились его гордое, порой даже дерзкое поведение и тот незримый барьер, который отделяет гения от остальных людей. Наследник не сходился даже с самыми знатными приближенными Филиппа и вел себя не так, как этого можно было ожидать от македонского царевича. О его поведении при дворе лучше всего можно судить по тем людям, которых он избрал себе в ближайшие друзья. В Македонии существовали товарищества молодых людей, сверстников. В современной Греции подобные объединения называются napea,и мы рискнем применить этот термин к товариществам времен Александра. Кто же входил в этот тесный круг? Гефестион из македонской знати, Птолемей, представитель эордейской знати, и Гарпал, происходивший из элимиотской княжеской семьи, которая вплоть до времени Филиппа не зависела от Македонии, да и теперь питала плохо скрываемую неприязнь к македонскому царю. Неарх, Лаомедон и Эригий были не македонцами, а греками и происходили из недавно возникшей служилой знати. Из известных придворных родов Пармениона, Антипатра и Аттала никто не входил в узкий круг друзей Александра.
Наследник, вероятно, почувствовал себя счастливым, когда отец предоставил ему возможность действовать самостоятельно. Однако Александр уже настолько ощущал себя царем, что через короткое время воспринимал свое право на власть как нечто само собой разумеющееся. Скоро он стал тяготиться ролью наследника, к тому же еще и такого деятельного и гениального человека, каким был его отец. Филипп говорил, что Македония слишком мала для его сына, и эти слова вскоре стали весьма актуальными. Александру надоело быть просто помощником, он считал свое положение совершенно невыносимым. Более того, эпирская кровь в его жилах, эпирская мать, эпирский воспитатель, греческие профессора, учение Аристотеля, которое привело к тому, что юноша стал рассматривать Македонию извне и как бы со стороны, вражда между родителями, вызванная неверностью отца, нелюбовь македонской знати к наследнику и, наконец, самое главное, зависимость от отца — все это усложнило отношение Александра к Македонии и сделало его чувства противоречивыми. Не только придворные ощущали неудовлетворенность, исходившую от этого человека, который вскоре стал столь могущественным. Больше всего ее ощущал сам Александр. И то, что произошло потом, в 337 г. до н. э., и то, как Александр на это реагировал, следует объяснить этим чувством, едва не приведшим к трагическому разрыву Александра с Македонией.
Как мы уже упоминали, Филиппа охватила в это время новая страсть. На сей раз речь шла о девушке из самой знатной македонской семьи. Ее родные, прежде всего честолюбивый дядя и опекун Атгал, не преминули использовать любовь царя. Поскольку Филипп яростно стремился к обладанию прелестной Клеопатрой, они настаивали, чтобы он по всем правилам попросил ее руки и возвел в ранг законной супруги и царицы. До сих пор Филипп умел искусно сочетать свои увлечения с политикой, но на сей раз страсть привела его к серьезным затруднениям. Аттал, один из самых уважаемых придворных царя, был тесно связан с родом Пармениона. Если бы вместо чужеземной и столь нелюбимой Олимпиады страна получила новую царицу-македонянку, то Филипп удовлетворил бы не только свою собственную страсть, но и желание придворной знати. Что же ждало тогда Александра? Можно ли оттолкнуть его так же, как его мать? Но как можно удержать его, если Аттал совершенно открыто говорил о праве детей от нового брака на престол и наследование? Филипп оставил этот столь важный для будущего вопрос открытым и по-прежнему считал Александра своим наследником. Состоялся ли формальный развод с Олимпиадой или она номинально оставалась наряду с Клеопатрой царицей и супругой Филиппа, нам неизвестно.
Свадьбу отпраздновали с большой пышностью. Александр вынужден был присутствовать на празднике и на пиру. Ему казалось, что люди стали его избегать, а когда с ним заговаривали, чудились насмешка, участие и сострадание. Сорокашестилетний царь сиял от счастья рядом со своей шестнадцатилетней невестой. В этот день жених напился больше, чем обычно. Аттал торжествовал. Когда вино развязало язык и выявило скрытые желания этого человека, он перед всеми гостями, принеся жертву богам, попросил их даровать македонскому царю законных детей.
Можно только удивляться, как Александр до сих пор молча сносил все это, но теперь его терпению пришел конец. Стихийные силы пробудились в нем, он схватил то, что подвернулось под руку, — это оказался кубок — и швырнул его в обидчика. Тот стал защищаться. Тут Филипп вступился за Аттала. Царь поднял меч на юношу, но, будучи пьян, не удержался и упал. Тогда все услышали голос сына: «Вот человек, который собирался идти походом в Азию, а не в состоянии даже пройти от ложа к ложу» [48].
Александр покинул двор и страну, отвез мать на ее родину, а сам отправился в Иллирию. Олимпиада пыталась вынудить своего брата, правителя Эпира, пойти войной против Филиппа. Александр, видимо, тоже искал в Иллирии союзника для похода на Македонию. Вероятно, юноша хотел лишить отца престола: была ли это только месть за Олимпиаду или он опасался потерять свое собственное право на наследство, мы не знаем. Но вероятнее всего это было желание освободиться от мешавшего ему отца.
Однако желания матери и сына ни у кого не встретили поддержки. Ни иллирийцы, ни эпирский царь не пошли на эту военную авантюру. Однако Филипп почувствовал опасность, которую враждебно настроенный Александр представлял для задуманного им похода против Персии. С помощью упомянутого выше коринфского ксена Демарата он начал переговоры с Александром и сумел уговорить наследника вернуться. Аттала и Пармениона Филипп отправил командовать македонским авангардом в Анатолию, чтобы предотвратить их столкновение с Александром. Александра по всей форме провозгласили наследником престола. Было достигнуто примирение с Эпиром. Олимпиада осталась жить у брата, который получил в жены сестру Александра — Клеопатру, что стало залогом дружбы между обоими государствами. Так с помощью дипломатии Филиппу удалось преодолеть те трудности, которые он сам создал своей слепой страстью.