Три дня прошло с той роковой ночи ее разоблачения, и хотя он сказал, что их отношения будут те же, что и в первые дни, не просил ее помогать при купании, не щеголял перед ней своими обнаженными формами и даже под халатом вплоть до отхода ко сну носил штаны, в которых он и сейчас был. Не притрагивался к ней с того утра, когда нежно провел пальцами по ее щеке. Где-то в глубине души, где была сама с собой честна до чрезмерности, она признавала, что несколько разочарована тем, что он даже не пытался вновь заняться с ней любовью. Это не значит, что она позволила бы ему, но попытку-то по крайней мере он сделать мог.

Сегодня вечером она довольно рано завершила все свои дела. Лежа в гамаке, слегка раскачивалась и покусывала ногти, чтобы они были короткими и выглядели бы более мальчишечьими. Она уже приготовилась ко сну, сняв с себя все кроме штанов и рубашки, однако какой-либо усталости не ощущала.

А теперь искоса взглянула туда, где за столом сидел этот мужчина. Она бы не слишком возражала, если бы новый обмен колкостями разрядил атмосферу, дав ему возможность облегчить себя от обиды, камнем лежащей на сердце. С другой стороны, не была уверена, что хотела вернуть того Джеймса, от одного взгляда которого готова была растаять. Пусть лучше носит в себе горечь до конца плавания.

—На самом деле, капитан, — проговорила она в ответ на его ехидное замечание, — это дело вкуса. Бренди никогда мне не нравился. Вот портвейн, это...

—Скажи-ка мне, дружок, сколько же тебе лет?

Наконец-то он спросил об этом, причем весьма раздраженно. Она все думала, сколько времени он сможет удерживаться от этого вопроса.

—Двадцать два.

Он хмыкнул.

—Если судить по твоей дерзости, то можно было бы дать и двадцать шесть.

О, Боже, он, кажется, затевал спор, так что ли? Неожиданно улыбнулась, решив из озорства не поддаваться.

—Вы так полагаете, Джеймс? — мягко поинтересовалась она. — Я воспринимаю это как комплимент. Я всегда сокрушалась, что слишком юно выгляжу для своего возраста.

—Как я и сказал, дьявольски дерзка.

—Господи, да вы что-то многовато брюзжите сегодня. — Она была готова расхохотаться. — Интересно, почему.

—Вовсе нет, — холодно возразил он, открывая ящик стола. — На счастье, то, чему ты отдаешь предпочтение, здесь имеется, так что пододвигай кресло и присоединяйся.

Этого она не ожидала. Она привстала, соображая, как бы поделикатнее отказаться, хотя и видела, что он уже наклонил бутылку с портвейном и до середины наполнил второй стакан, взятый из того же ящика стола. Однако, передернув плечами, решила, что полстакана не повредит и даже поможет ей немного расслабиться, чтобы потом поскорее заснуть. Она передвинула тяжелое кресло от обеденного стола к письменному. Взяв предложенный стакан, прежде чем сесть, постаралась при этом избежать ловушки — не смотреть в эти грустные зеленые глаза и не касаться его пальцев.

Все еще улыбаясь, небрежно подняла бокал, прежде чем сделать глоток.

—Очень гостеприимно с вашей стороны, Джеймс, должна вам заметить. — Назвав его теперь по имени, чего она прежде не делала, она должна была вызвать у него тем самым раздражение — так ей казалось. — Особенно, — продолжала она, — если учесть, что, как у меня сложилось впечатление, вы из-за чего-то рассержены на меня.

—Рассержен? На такого очаровательного ребенка? Да как тебе такое в голову могло прийти?

Услышав это, она едва не поперхнулась сладким красным вином.

—А огонь в ваших глазах? — весьма нахально заметила она.

—Страсть, дорогая моя. Чистейшая... истиннейшая... страсть.

Сердце у нее в груди перевернулось дважды, а она застыла на месте. Вопреки всем ее планам, ее глаза встретились с его, и она увидела в них то, о чем он говорил: горячую, гипнотическую страсть, наполненную чувственностью, пронизавшую ее до самых глубин. Не растаяла ли она еще, превратившись в лужу на полу? Боже милостивый, если еще нет, то это вот-вот случится.

Допивая остаток портвейна в стакане, на этот раз уже по-настоящему поперхнулась, что было весьма удачно, ибо разрушило на какое-то мгновение чары, и она, собравшись с мыслями, сумела вымолвить:

—Я была права. Вы страсть как разъярены. Ошибиться трудно.

Губы его слегка разомкнулись.

—Ты в великолепной форме, дитя мое. Нет, нет, не убегай, — весьма решительно добавил он, когда, поставив стакан на стол, она стала подниматься. — Мы еще не прояснили причину того, отчего я... страсть как разъярен. Мне это по вкусу, весьма по вкусу. Надо не забыть сказать это Джейсону, когда он будет в следующий раз подпрыгивать до потолка.

—Джейсону? — Все что угодно, но только отвлечь его от этой бередящей ей душу темы.

—Брату, — пожал он плечами. — Он один из многих. Однако не будем отвлекаться, радость моя.

—Лучше отвлечься. Я действительно очень устала, — проговорила она, нахмурившись и глядя, как он снова наклоняет бутылку к ее стакану.

—Трусишь.

Он произнес это довольно весело, однако она вся подобралась, почувствовав прямой вызов.

—Прекрасно. — Она схватила стакан, едва не расплескав содержимое, так как он теперь был наполнен более чем наполовину, и откинулась в кресле, чтобы сделать большой глоток, который, как она надеялась, придаст ей сил. — Так что вам угодно обсудить?

—Мою страстную разъяренность, естественно. Так отчего, интересно мне, ты подумала о ярости, когда я вел речь о страсти?

—Поскольку... поскольку... о, черт побери, Мэлори, вы прекрасно знаете, что сердиты на меня.

—Ничего такого мне не известно. — Он сейчас улыбался подобно кошке, готовящейся прыжком накрыть добычу. — Быть может, ты сообщишь мне, почему я должен быть сердит на тебя?

Признать, что она задела его гордыню, значило бы признать, что сделала это намеренно.

—Не имею ни малейшего представления, — твердо проговорила она с широко раскрытыми глазами, излучавшими невинность в такой мере, какую она смогла им придать.

—Неужели? — Золотистая бровь изогнулась дугой, и она поняла, что все последние дни этого ей не хватало. — Иди сюда, Джордж.

Глаза ее округлились.

—О, нет, — произнесла она, энергично качая головой.

—Я всего лишь хочу доказать, что ни чуточки не зол на тебя.

—Уверяю вас, мне достаточно вашего слова.

—Джордж...

—Нет!

—Тогда я к тебе подойду.

Она вскочила на ноги, весьма нелепо выставив вперед свой стакан, как если бы он мог послужить некоей защитой.

—Капитан, я протестую.

—Я тоже, — сказал он, обходя стол. Тем временем она двинулась в другую сторону, чтобы стол продолжал их разделять. — Ты не доверяешь мне, Джордж?

Времени для изыскания дипломатического ответа не было.

—Нет.

Его смешок избавил ее от необходимости продолжать.

—Смышленая девушка. Мне говорили, что я ужаснейший распутник, однако мне больше по душе как меня именует Ригэн — «знаток женщин». Это и поточнее, и звучит поприятнее, как ты полагаешь?

—Я полагаю, что вы пьяны.

—Моего брата такое слово обидело бы.

—Да чтоб он лопнул, этот ваш брат, и вы вместе с ним! — огрызнулась она. — Это нелепо, капитан.

Она прекратила хождение вокруг стола, только когда и он остановился. В руке она продолжала сжимать стакан, ухитрившись не расплескать ни капли. Теперь поставила стакан на стол. Взглянула ему в лицо. Он улыбался ей.

—Я полностью с тобой согласен. Джордж. В самом деле, ты же не собираешься заставить меня гоняться за собой вокруг этой мебели, а? Это занятие для гунявых старых дураков и служаночек.

—Это сравнение подходит, словно ботинок нужного размера к ноге, — мгновенно отреагировала она и тут же осеклась, осознавая допущенный промах.

Весь юмор будто сдуло с него.

—На сей раз я тебя заставлю сожрать этот чертов ботинок, — прорычал он, перепрыгивая через стол.

Джорджина была слишком ошеломлена, чтобы бежать, да и в те несколько секунд, которые ему потребовались, чтобы очутиться перед ней, она бы вряд ли далеко убежала. Тут же почувствовала, как эти большие, мускулистые руки обхватывают ее, прижимая к нему все сильнее и сильнее, пока не ощутила все его твердое тело, притиснутое к ней. Она должна была бы одеревенеть, разъяриться, по крайней мере, превратиться в этих тисках в лепешку. Вместо всего этого ее тело как бы влилось в его, уступая вопреки всему, словно оно только этого и ждало.