У нее никогда ничего не наладится, пока он расхаживает по земле! Она не будет чувствовать себя спокойно, пока его портретами пестрят первые страницы газет, пока он смеется с телеэкрана, пока он дурачит эту планету! Ей захотелось, чтобы он просто сгинул. А уж потом, может быть, она соберется с силами и перестанет ненавидеть его… и любить.
Тенди подняла со стойки гладкий на ощупь (даже сквозь перчатку) бронзовый шедевр Бранкузи и, собрав в правой руке всю свою силу, яростно обрушила образец современной авангардной скульптуры на затылок Кингмена Карни Эббла Беддла, оставив на нем глубокий рваный след — ни дать, ни взять жирный красный мазок с висевшего у него за спиной " Садового пруда" де Реснэ. Хруст, еще один тяжелый удар, второй, третий, это было все, на что она оказалась способна.
Кингмен издал нечеловеческий крик. Если измерять в децибелах, это были более чем скромные звуки в сравнении с воплями и ударами, обычно долетающими из его кабинета. Пальцы Беддла непроизвольно задергались, глаза до предела раскрылись, брови приподнялись — лицо приобрело выражение испуга и удивления. Тенди развернулась на своих невысоких шанелевских каблуках и в кабинете Арни спокойно расписалась в бумагах, в которых отказывалась от своего достояния.
Когда вернулся Арни, Тенди подписала еще несколько документов, и тут же один из секретарей нотариально заверил их. Выйдя из здания на солнечную площадку перед входом, она помедлила, чтобы взглянуть в фонтан, куда сбросили Флинг, кинуть в прозрачную воду несколько никелевых монеток и загадать желание. Сейчас Тенди хотелось верить, что она не убила его. На такси она добралась до Пенсильванского вокзала, села на вашингтонский поезд, а оттуда поехала в Эджмиер. Наверняка Энн поймет и одобрит. Ведь теперь все они отмщены. По крайней мере, может быть, хоть что-то удалось ей вбить в проклятую кингменовскую башку.
Подобрав Другую на углу Пятой авеню, сержант Буффало Марчетти домчал ее на мотоцикле до Манхэттенского госпиталя, где в отделении реанимации лежал на контроле ее отец. Его состояние было критическим. Кинг пролежал без помощи в своем кабинете часа два, прежде чем до Арни дошло, что босс у себя. Когда Арни вошел, Кингмен в бессознательном состоянии сидел в кресле, уткнувшись залитым кровью лицом в бумаги на столе.
Буффало привык к ужасам отделения реанимации, Другая — нет. Он чувствовал, что кто-то должен быть рядом с ней. Она нуждалась в чьей-либо поддержке, чтобы вынести все это. Ведь она одна-одинешенька во всем мире. Другая была буквально потрясена, увидев своего всегда брызжущего здоровьем отца подключенным к системе искусственного дыхания — содрогающегося в конвульсивных спазмах, непроизвольно сворачивающегося в утробную позу. Пепельно-серая бледность стерла крепкий средиземноморский загар на лице динамичного и напористого магната. Он казался беспомощным и беззащитным, совершенно непохожим на мастера манипуляции, одним движением мохнатой брови повергавшего в ужас сердца противников. Теперь его пустые глаза напоминали две темные пропасти, на дне которых безжизненно трепетали остатки разбитого сознания.
Буффало Марчетти, облокотившись о стену, наблюдал, как Другая беседовала с докторами, подписывала бумаги — на случай жизни или смерти — и всю бесконечную ночь до такого же бесконечного утра звонками вызывала в отделение со всей страны специалистов, яростно сражалась за хирурга, отдельную палату, чистые простыни, за самое элементарное! Преданная дочь, Другая сделала все, что в человеческих возможностях, пытаясь вытянуть отца из этой передряги.
Когда утро просочилось сквозь узкие окна госпитального кафетерия, Другая впервые за четырнадцать с лишним часов, по настоянию Марчетти, глотнула горячего кофе. Только что потеряв мачеху и лучшую подругу, девушка отчаянно боролась за жизнь отца. Роковая звезда убийства сияла над Беддловской финансовой империей. Буффало очень беспокоился, как бы такое напряжение не сказалось на здоровье девушки. Всю ночь на его глазах она крутилась как заведенная, и только каких-нибудь два раза за ночь утомленно прикладывала голову к сильному, крепкому плечу сержанта.
— Я знаю, пала выживет. Он боец, — она закусила верхнюю губу. — Я останусь здесь, сколько потребуется, чтобы обеспечить самый лучший уход.
— Другая, — Буффало поймал ее руку на стойке. — Я хочу, чтобы ты была в курсе событий. Тенди должны забрать для предъявления ей обвинения в покушении на убийство. Даже с учетом того, что реальных свидетелей преступления не существует, налицо мотив и возможность для его совершения. Если ты поддержишь обвинение, я не вижу никаких проблем для того, чтобы…
Свирепый взгляд Другой остановил его. Огромные, близорукие оленьи глаза сверкали сейчас, как два прожектора мощностью в пятьсот мегаватт. Но он продолжил, считая, что она должна знать о том, что произошло, и лучше раньше, чем позже.
— Бранкузи уже прошел экспертизу. Единственные отпечатки пальцев, обнаруженные на нем, принадлежат Флинг, их много, и они по всей поверхности. — Вид у Буффало был раздраженный. — На Тенди наверняка были перчатки.
Другая, опустив ресницы, думала: " Кровь на Бранкузи, и ничего, кроме отпечатков пальцев Флинг, будто ее дух совершил это убийство".
— Сержант Марчетти, — Другая обратилась к полицейскому детективу по званию, — никаких обвинений быть не должно. Мой отец сильно сдал после смерти Флинг. Последнее время он вел себя иррационально, отделываясь от выгодных компаний и старых друзей. Мы все были поражены. Он был вне себя от горя. Ничего удивительного, что он, поскользнувшись, упал затылком на скульптуру, раскроив себе голову.
— Другая, не делай этого. Тенди виновна!
— Виновна? Тенди любила моего отца. Как и все мы. Ни один из нас не способен причинить ему вред. — Голос у нее снова был звонкий и строгий. — Полагаю, уже достаточно зла. — Она решительно выдернула руку и поглядела на свое прозрачное запястье. — Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы полиция получила надлежащим образом оформленный протокол о несчастном случае с моим отцом? Хватит плодить несчастья, прикрываясь именем Беддла, сержант Буффало! Я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал из-за этого несчастного случая. — Ее глаза искрились золотом.
Штурмхоф
— Никак не могу решить, куда это поставить. Может быть, в той комнате, где она жила? Но когда она последний раз останавливалась там, она была подавлена! Я мог бы поставить ее на каминную полку, но там она будет проинвентаризована и, не дай Бог, выслана в какой-нибудь другой твой замок.
Фредди, скрестив ноги на манер индейца, сидел на полу малахитовой туалетной комнаты замка Штурмхоф, прижав к груди бесценную урну из нефрита в серебре работы знаменитого в начале века мастера "ар нуво" Лалика. Две изящно изогнутые серебряные ручки были украшены парой красоток, по-лебединому привставших из таких же серебряных филигранных лилий. Внутри, за гладкими нефритовыми стенками, покоился прах лучшей подруги Фредди, Флинг.
— Дорогой, но ты же не можешь всю жизнь сидеть и держать ее на руках? — мягко сказал Вольфи. Фредди вздохнул. Он казался потерянным.
— Я просто не знаю, где ей будет лучше всего.
— Тяжелый случай. По крайней мере, я уверен, что этот ужасный супруг Кингмен не купит ее у тебя обратно.
— Разве только захочет выставить на аукционе "Сотби". Я в какой-то степени увел ее у него из-под носа. У Кингмена Беддла за душой нет даже семейных могил, не говоря уж о фамильном участке на кладбище. Он намеревался закопать ее с чужими людьми, в темноте, в тесном гробу.
— А разве мать, или кто там у нее из родственников, не хотели бы похоронить ее у себя в Далласе? — Барон провел серебряной щеточкой с монограммой по своим холеным вискам.
— Нет. Мать сказала, я, мол, был ей скорее как сестра и она рассчитывает, что я лучше знаю о том, чего желала бы Флинг. Знаешь, много лет назад я и Флинг заключили пакт, что если кто-нибудь из нас умрет раньше другого, то оставшийся в живых кремирует останки и разместит их в красивой погребальной урне или развеет прах по ветру.