Тем временем несколько прибывших на корабль женщин пили вино и опьянели, чего никогда не позволит себе порядочный житель Оваи. Надо сказать, на кораблях не столь строго соблюдают табу, как на суше, где женщинам под страхом смерти запрещено входить в помещение, в котором едят мужчины.
Написанный Хорисом очень похожий портрет Тамеамеа имел исключительный успех. Все с радостью узнавали его. Не забуду одну черту, весьма характерную для нравов народа Оваи. Художник нарисовал рядом с королем женщину из средней касты. Г-н Юнг, посмотревший рисунок первым, нашел такое соседство настолько сомнительным, что посоветовал нашему другу или разделить их, или никому не показывать. Поэтому, прежде чем показать портрет короля другим жителям Оваи, лист разрезали. Хорис сделал с этого весьма удачного портрета несколько копий. Когда мы на следующий год приехали в Манилу, портрет уже приобрели американские купцы и, размножив его в китайских художественных мастерских, открыли торговлю. Хорис привез с собой в Европу один экземпляр портрета, сделанный в Китае.
На заходе солнца 30 ноября начался праздник табу-пори, который должен был закончиться на третий день с восходом. Побуждаемый любопытством, желая присутствовать при самых священных мистериях культа Оваи, я обратился к Каримоку, который тут же пригласил меня; я был его гостем в его мараи в течение всего праздника. В 4 часа он покинул корабль, и до захода солнца я был у него.
Не буду здесь подробно рассказывать о молитвах и священных обрядах, уже описанных прежними путешественниками; скажу только: по сравнению с царящим там весельем веселье наших балов-маскарадов напоминает похоронную процессию. Религиозные церемонии занимают всего несколько часов. Как и при католическом богослужении, народ в нужное время присоединяется к пению ведущего службу пастыря. В промежутках все очень весело беседуют, вкусно едят, причем меня обслуживали персонально на европейский манер, дали мне печеное таро вместо обычной каши. Во время обеда, равно как и беседы, люди лежат в два ряда на устланном матами настиле, головами к разделяющему их центральному проходу, ведущему к двери. Еду накладывают на банановые листья, откуда ее руками отправляют в рот; вязкую кашу из таро, заменяющую хлеб, слизывают с пальцев. Воду для умывания подают до и после еды. Факелы, пропитанные маслом из плодов кукуи (Aleurites triloba) {168} , укрепленные на палочках, дают ночью очень яркий свет. Все это происходит в мараи так же, как дома. Того, кто хочет удалиться из священного места, сопровождает мальчик, несущий в руке маленький белый флажок, чтобы предупреждать всех встречных. Женщину, которой кто-либо коснулся, следует немедленно убить; мужчины подвергаются такому обособлению только в мараи.
Хорис в своем «Живописном путешествии» (табл. V— VIII) зарисовал храмового идола на Ваху. Тип, повторяющийся в табл. VI, 4; VII, 3 и 4; VIII, 1 и 3 {169} ), в то же время и иероглифический, представляется мне древним и народным. К тому же типу принадлежит и украшенная красными перьями фигура корзинщика, которая хранится в самом священном месте мараи и выносится во время праздника табу-пори. Широкий рот полон настоящих, думаю, собачьих зубов. В перерыве двое юношей поднесли ко мне фигуру, чтобы я мог ее получше рассмотреть. Желая узнать границы дозволенного, я потрогал зуб божества. Но человек, несший фигуру, резким движением захватил ртом фигуры мою руку. Испугавшись, я быстро отдернул ее, и все стали без удержу хохотать.
Обряды, которые я наблюдал тогда, теперь на этих островах уже не совершаются, и язык религиозных церемоний умолк. Никто и не подумал о том, чтобы исследовать и спасти от забвения то, что могло бы помочь понять, как действуют законы этого народа, пролить свет на его историю, а может быть, на историю человечества, разгадать ту сложную загадку, которую предлагает нам Полинезия. Действительно, румянцевская экспедиция могла бы получить ценные для науки данные, если бы добросовестный, усердный наблюдатель мог провести год на этих островах. Но ты проносишься по свету, как пушечное ядро, и возвращаешься домой лишь со сведениями о вершинах гор и глубинах морей. Когда я попросил у капитана разрешения остаться здесь до прихода «Рюрика», он ответил, что не будет удерживать меня — я волен оставить экспедицию, когда мне будет угодно.
4 декабря Каремоку устроил для нас танцевальное представление, а 6-го — еще одно. После того как я много раз с трудом наблюдал за отвратительными телодвижениями наших танцовщиц в балетных танцах, которыми так восхищаются, то, что я писал в моих «Наблюдениях и замечаниях» о великолепных танцевальных представлениях на Сандвичевых островах, кажется мне бледным и не передающим суть дела. Мы варвары! Мы называем этих людей, одаренных чувством прекрасного, «дикарями» и позволяем поэтам и грустным мимам изгонять балет из тех залов, о которых мы с гордостью говорим, что они посвящены искусству. Я всегда сожалел и хочу здесь вновь выразить сожаление о том, что ни один добрый гений ни разу не позаботился о том, чтобы на этих островах побывал живописец, художник по призванию, а не только профессиональный рисовальщик. Но теперь уже слишком поздно. На Отаити [Таити], на Оваи миссионерские рубашки прикрыли прекрасные тела, все танцевальные представления прекратились, и на этих детей радости тихо и печально опустилось табу субботнего дня.
Хочу подтвердить непредвзятость моих высказываний. 4 декабря танцевали трое мужчин, а 6-го — группа девушек, среди них немало весьма красивых. Но не они произвели на меня неизгладимое впечатление, нет, мужчины танцевали более искусно, даже притом что первого из них нельзя было назвать красивым. Впрочем, не надо обращать внимания на два плохих рисунка, которые отнюдь не украшают альбом Хориса. Танцы не поддаются передаче в рисунке, а то, что он нарисовал, пусть простит ему гений искусства. Нигде в других местах и на других праздниках я не видел, чтобы публика была так увлечена, прямо-таки опьянена радостью, как жители Оваи во время этих представлений. Они бросали танцорам подарки — вещи, украшения.
Расскажу о малозначащей детали, замечу только, что в ребенке проявляется характер народа. Когда я смотрел, находясь в толпе, как танцевали мужчины под кокосовыми пальмами, мне очень мешал, наступая на ноги, стоявший впереди мальчик. Я довольно резко оттолкнул его от себя; он гневно обернулся, и по его помрачневшему лицу я понял, что причинил боль человеческой душе. В ответ я изобразил злую гримасу и сделал движение, будто потрясаю копьем и собираюсь метнуть его в противника, то есть в него. Тогда мальчик смягчился, засмеялся. Раз я счел его себе равным и способным носить оружие, то все в порядке, но он не желал, чтобы его толкали.
Нам обещали и другое зрелище: народные игры с оружием в исполнении вождей и других знатных людей. Инсценировка битвы, особенно если учесть особую горячность этого народа, может легко превратиться в настоящую битву. Оружием служило копье, которое бросали не высоко поднятой рукой, как это делали греки, а опущенной, сначала пронося над землей и затем подбрасывая снизу вверх. Во время игр вожди надевают плащ из перьев.
Я пропустил эти игры, что было для меня невосполнимой утратой. Они должны были состояться 7 декабря, но в тот день их не было. 8-го капитан отправился на двухдневную охоту в окрестности реки Жемчужной [Перл-Ривер]. Я же решил совершить экскурсию через весь остров на северное побережье. Каремоку поручил двум людям сопровождать меня и подготовил все для дружеского приема там, где мне предстояло побывать. Я прошел долину позади Хана-руру и поднялся на гребень горы в его самой низкой точке. С крутого, обращенного к северному побережью обрыва я спустился босиком, как привык делать в Швейцарии, переночевал внизу и вернулся в Хана-руру по другой долине вечером 9 декабря, через расположенный чуть западнее и выше горный проход. Игры с оружием, которые состоялись в тот день, уже закончились.