Да, она обставила Шона… Тогда осознание полной своей победы преисполнило Памелу невыразимым никакими словами торжеством. Этой победы уже никто и никогда у нее не отнимет…
Памела затрясла головой, возвращаясь к реальности. Ванная, сверкающая ослепительно белым кафелем и никелем, зеркало во всю стену, и в нем черноволосая девушка с мрачным, отрешенным выражением лица.
Довольно! Ведь она всегда была сильной, всегда добивалась своей цели, всегда побеждала! Приказав себе не распускаться, Памела быстро разделась и шагнула под манящие прохладные струи. Сразу сделалось легче. Налив на губку ароматного геля, Памела быстро растерла его по нежной груди, по плоскому животу, по длинным, стройным ногам. Потом долго еще стояла просто так, без движения, представляя, как вода смывает и уносит прочь усталость, грусть, застарелую боль.
Выйдя из ванной, Памела направилась прямиком в одну из спален, где, сбросив халат, блаженно вытянулась во весь рост под прохладной простыней и почти тотчас же уснула…
Мокрые ветви деревьев наотмашь хлестали по лицу, ледяной ветер не давал дышать, тьма обволакивала, тянула назад, сковывая бег. Выбившись из сил окончательно, захлебываясь горючими слезами, опустилась она без сил на мшистую землю, вдыхая промозглую сырость и запах влажной травы.
Впереди сквозь путаницу причудливо искривленных стволов и ветвей различила она свет — еле видимый, призрачный. И возник Звук. Пронзительный детский плач, жалобный и отчаянный. Не чувствуя ни рук ни ног, Памела рванулась вперед. Может быть, на этот раз… на этот раз она успеет?
Теперь гибкие ветви, словно когтистые хищные лапы, хватали за плечи, стараясь остановить, не пустить дальше. Но она не сдавалась, переступив предел сил человеческих, разрывая объятия призрачных рук, обретая крылья… Младенческий плач делался все слабее, тише и глуше… Казалось, вот-вот…
— Чего ты хочешь? — Седовласая женщина в белом халате устремила на нее сквозь очки взгляд серьезных серых глаз, всезнающих и печальных. — Твой мальчик умер. Я сожалею…
Младенец не плакал больше. В наступившей тишине услышала Памела собственный отчаянный крик.
Она проснулась в холодном липком поту, прижала руки к груди, силясь сдержать рыдания, и тотчас отдернула их. До грудей невозможно было дотронуться — они налились, соски одеревенели и невыносимо ныли… Прерывисто вздохнув, Памела спрятала в ладонях заплаканное лицо.
Такое случалось с нею не впервые. Она знала, что через полчаса от надсадной боли, угнездившейся в груди, и следа не останется. Куда хуже обстояло дело с другой болью, неистребимой никакими средствами…
Когда Памела взглянула на часы, оказалось, что проспала она всего-навсего полтора часа. Высвобождаясь из цепких объятий кошмара, она вылезла из-под влажной простыни и, накинув халат, снова направилась под спасительный душ. Проходя мимо соседней спальни, она заметила, что дверь приоткрыта, и успела увидеть край постели и чью-то розовую пятку, выглядывающую из-под одеяла. Стараясь не шуметь, Памела скользнула в ванную и тихо прикрыла за собой дверь.
Выйдя оттуда минут пятнадцать спустя, она обнаружила в гостиной необыкновенно хорошенькую загорелую блондинку лет двадцати, в коротеньком шелковом халатике персикового цвета. Забравшись с ногами на диван, обитый золотистым шелком, она лучезарно улыбалась.
— Привет! Из какого агентства? — И, не дождавшись ответа, затараторила: — А мне сказали, что по ошибке администратора меня поселили с какой-то мымрой-писакой из Нью-Йорка, вот я и приуныла было… Но все, кажется, обошлось. Как спалось? Хорошо, что я тебя не разбудила. Какие планы на вечер?
Памела растерянно молчала, еще не вполне оправившись от дурного сна. Подойдя к журнальному столику, она достала из пачки сигарету и закурила.
— Не угостишь, пока никто не видит? — шепотом попросила блондинка. — Да я и не курю почти — так, время от времени балуюсь.
Памела все так же молча протянула блондинке пачку «Кента». Закурив, девушка блаженно вытянула длинные ноги и пустила в потолок струйку голубоватого дыма.
— Я Милдред Марш, из модельного агентства «Гламур», Нью-Йорк. Можешь звать меня просто Милли. Приехала завоевывать сердца и кошельки сильных мира сего. Многие поставили на меня, как на призовую лошадь, — и ведь я этого достойна, не правда ли?
Вскочив с диванчика, Милли держа руку с дымящейся сигаретой на отлете, продефилировала по комнате, слегка покачивая стройными бедрами. Синие глаза ее сияли.
— А что? Двадцать лет, рост метр семьдесят семь, классические девяносто — шестьдесят — девяносто, натуральный цвет волос… Словом, есть шансы, ты как считаешь?
Глядя на светловолосую красавицу, Памела ощутила себя вдруг усталой сорокалетней женщиной. К тому же все еще ныла грудь…
Слегка раздосадованная молчанием соседки, Милли уселась на подлокотник кресла и выжидательно уставилась на Памелу.
— Вот она я, вся как на ладони. А ты, пташка, кто и откуда? Мне кажется, я вправе рассчитывать на откровенность.
Обреченно вздохнув, Памела с улыбкой проговорила:
— Сдается мне, я и есть та самая мымра-писака из Нью-Йорка, моя милая…
— Не может быть! — округлила глаза Милли.
— Сущая правда, — заверила ее Памела. — В доказательство могу предъявить ноутбук и кофр с аппаратурой. Тогда поверишь?
— Ну, знаешь, если ты журналистка, то я…
— А что тебя так удивляет? — хмыкнула Памела.
Вместо ответа Милли стремительно вскочив, метнулась к ней и дернула за пояс халата, который тотчас же распахнулся. Памела сделала протестующий жест, но поздно: соскользнув с плеч, халат упал на ковер. Под ним не обнаружилось даже трусиков, и щеки Памелы окрасил легкий румянец — то ли гнева, то ли стыда. Но Милли, казалось, не заметила ее замешательства, во все глаза разглядывая подробности телосложения своей странной соседки.
— Та-а-ак… — протянула она. — Дела обстоят даже лучше, чем я думала. Ты просто статуэтка, дорогуша, и ростом повыше меня будешь… Слушай, ты что, вообще не загораешь? У тебя есть то, чем далеко не все фотомодели могут похвастаться, — точеная щиколотка, настоящее произведение искусства, — продолжала блондинка детальный разбор внешних данных Памелы. — Это, милочка, дар Божий — никакими упражнениями не добиться. А какой шампунь предпочитаешь? Волосы у тебя на солнце так и сверкают. Или это какой-то особый бальзам? Ну-ка, пройдись! Пари держу, двигаешься ты тоже первоклассно…
— Хватит! — не выдержала, Памела, подхватывая с пола халат. — Говорят тебе, я не за этим сюда приехала!
В ответ Милли расхохоталась, да так заразительно, что минуту спустя обе девушки уже смеялись, откинувшись на спинку дивана и болтая ногами.
— Ну ты даешь! — смеялась блондинка. — Уж не в монастыре ли воспитывалась? Видела бы ты свое лицо, когда я… когда я… Ох, не могу! Слушай, — Милли вдруг округлила глаза, — может, ты еще и девственница? Нет, этого я не переживу! — И она снова затряслась в приступе неудержимого хохота.
А вот у Памелы охота смеяться вдруг пропала. Вынув из пачки очередную сигарету, она подошла к окну и настежь распахнула его.
— На этот счет могу сразу же тебя успокоить… — Светлые глаза ее тотчас стали ледяными. — Я не девственница. — И, вспомнив утренний вопрос Джанни, добавила: — И не лесбиянка, если это тебя волнует. Просто на данном этапе жизни меня не слишком привлекает секс. — Низковатый, слегка хриплый голос Памелы звучал глухо.
— А как же любовь? — искренне изумилась Милли.
— Не знаю, что это такое. Не пробовала! — отрезала Памела.
— Слушай, ты что, обиделась? — Милли, казалось, была искренне опечалена холодностью Памелы. — Просто слишком уж ты хороша для бизнес-леди. Поверь, в этом-то уж я знаю толк. Ты могла бы стать первоклассной фотомоделью, если бы захотела. Неужели тебе никогда никто этого не предлагал?
Предлагали. И не только это. Губы Памелы сурово сжались.