Он ткнул пальцем вниз, под кресло.

— Не все, конечно, а лишь малая часть. Они случайно попали в руки Человека, остальные ухнули в бездонные карманы яшек и моисеев, их теперь не выдерешь, их можно вырвать только с мясом. Недаром «борцы за права человека» так истошно орут о террористах. Сами они — первые террористы. Ведь, кажется, просто понять: тот, кто ограбил народ — тот и террорист. Но нет, они тычут своими крючковатыми пальцами нам в глаза и орут: террористы!.. И хватают наших ребят, засовывают в каталажки. Хотите, я прочитаю листок, который случайно попал мне в руки?..

Банкир говорил и говорил… Его речь становилась скорой и бессвязной, он распалялся энергией, закипавшей у него внутри всё горячее, в стопке бумаг он искал какой-то листок, а сам продолжал:

— Человечество во главе с Америкой заскользило к пропасти. Спасти его может только Россия и русский народ. Но вот он… листок, который оставил заходивший ко мне знакомый клиент. Извините, но буду читать всё, что тут написано.

И стал читать:

— Называется листок.

А СУДЬИ КТО?

И вот эпиграф:

«Солнце меркнет в Небеси:

Черти правят на Руси».

Иван Бунин

А вот второй эпиграф:

«Где бы в человека ни стреляли,

Пули все мне в сердце попадали».

Э. Межелайтис

Вошла молоденькая и очень хорошенькая девочка, тихо сказала:

— Готово.

И вышла.

Банкир поднялся. И показал на бесшумно раздвинувшуюся в стене дверь:

— Проходите, пожалуйста! Там нам приготовили чай.

Мы идём в другую комнату, а я думаю: уж не во сне ли со мной происходит эта сцена? С чего бы это?.. Наум Гранский и такие речи? Он-то, казалось бы, должен радоваться переменам, происшедшим в нашем государстве? Был офицером, мотался по морям и океанам, ползал на своей подводной лодке на большой глубине под вечными льдами; всюду опасности, риск навсегда остаться под водой, как это случилось со многими подводными кораблями. И вдруг — банкир! В стальных сейфах миллионы рублей, долларов, слитки золота, куча драгоценностей. И всё это его, всему он хозяин! Чего блажит, чем недоволен?..

В небольшой, квадратной и просто обставленной комнате был накрыт стол. Мы сели, и банкир, ко всё возраставшему моему удивлению и недоумению, стал читать листок:

Последнюю фразу банкир зачитал на высокой ноте и решительно поднялся, отдёрнул занавеску на окне и жестом полководца показал на двор, где колоннами бегали молодые люди в пятнистых униформах.

— Посмотрите на них! Посмотрите! — кричал банкир. Только они и могут спасти русских! Это — ополчение! Фаланги русских, готовых по моей команде ринуться в бой. Слышите: по моей команде! И только по моей!.. Надеюсь, вы меня понимаете, ваше величество, господин писатель?..

Я вяло, безо всякого одушевления отвечал:

— Опять господин. Обращались бы ко мне как-нибудь попроще. На господина-то я уж и совсем не похож. Я бедный, получаю от ваших щедрот жалкую пенсию, гонорары за книги мне не платят, ну, а бедные господами не бывают.

— Бедный, говорите? Вы бедный? — громко, почти нараспев выкрикивал банкир. — Мне бы вашу бедность! Да будь я автором хотя бы одной полезной для моего народа книги, я бы за такую судьбу отдал все богатства мира. Вот тогда бы я стал настоящим богачом и настоящим господином.

— Да зачем же вам непременно нужно быть господином? Жили мы товарищами семьдесят лет — и хорошо было. Никому не кланялись; мы тогда все были господами. Кличут тебя товарищем, а ты чувствуешь себя господином. Вся Россия — твоя собственность! Все богатства страны — твои богатства. А теперь… Какой же я господин?..

Замолчали. Оба задумались. Не знаю, о чём сейчас думал этот удивительный, таинственный человек, но мне вдруг вскинулась мысль: уж не дурачит ли меня этот капитан первого ранга, получивший вдруг от новой власти такие богатства?.. Он, конечно же, еврей, а всему миру известно: евреи большие пересмешники. Судьбе было угодно кинуть меня в молодом возрасте в газету «Известия». В журналистском коллективе было много евреев, — процентов восемьдесят-восемьдесят пять. Папа Сталин трижды на моей памяти пытался потеснить сынов Израиля из печати, но они цепко держали в своих руках эту пятую власть, как называл печать Наполеон. И власть эта была посильнее всех остальных властей в государстве. Я помню, какая дубина была у меня в руках, когда я был собкором «Известий» по Южному Уралу, затем по Донбассу. Взмахну этой дубиной, то бишь катану статьёй или фельетоном, — и полетели головы любых начальников. Но сейчас-то моя речь не об этом; сейчас я думаю о том, какие пересмешники были мои сослуживцы Евгений Кригер, Борис Галич, Самуил Аграновский, Абрам Браиловский. У каждого найдут слабость и смешную сторону; каждого осмеют, ославят. Был у нас золотой человек, заместитель главного редактора Алексей Васильевич Гребнев — назвали его Тишайшим; был Николай Дмитриевич Шумилов, отсидевший по Ленинградскому делу в одиночной камере пять лет и разучившийся улыбаться, он у них вдруг становится Сеньором Помидором, а меня за то, что я уже тогда печатал книги и подвергался разносной критике от их братьев-евреев и, несмотря на это, упорно продолжал писать повести и рассказы, обозвали Ивашкой-Неваляшкой и Ванькой-Встанькой. Но, может быть, и он вот решил разыграть меня таким оригинальным и таинственным способом?..

Одним словом, чем больше я его слушал, тем мучительнее думал: что же это за экземпляр сидит передо мной и с таким жаром разворачивает патриотические мысли? Доведись послушать банкира евреям, они бы тотчас и назвали его фашистом. Но, может быть, он и не еврей совсем? Но тогда каким же образом попали в его руки такие богатства?