Позднее Шухов писал в автобиографии:

«В июле 1937 года, когда против меня было возбуждено уголовное дело бывшей моей женой, я был заочно исключен из кандидатов КП(б)К по решению бюро Пресновского РК КП(б)К Как известно, мне было предъявлено ряд тягчайших обвинений. Но в результате обстоятельного расследования моего дела и суда надо мной и благодаря вмешательству прокурора СССР тов. Вышинского было установлено, что все самые тяжкие обвинения, выдвинутые против меня в письме отца моей бывшей жены, опубликованном в мае 1937 года в газете „Комсомольская правда“, оказались неосновательными. Суд присудил меня к двум годам условного наказания, но потом судимость с меня была снята в июле 1938 года Комиссией партийного контроля при ЦК КП(б) и я был восстановлен кандидатом партии…» ^[421]

Использование всевозможных обвинений «личного» свойства для фабрикации политических дел в ту пору не было новостью. Но в конечном счете Шухову, можно сказать, повезло. Некоторые исследователи считают, что спасло ему жизнь хорошее отношение к его творчеству Сталина. Как бы то ни было, постепенно страсти вокруг личной жизни И. Шухова улеглись. В 1939 году по постановлению Президиума ССП он был вызван для творческой работы в Москву. Было решено помочь писателю в приобретении жилплощади, но при этом предупредить литератора, что ССП не располагал возможностью предоставить ему квартиру ^[422] .

Что у трезвого на уме…

Пили, конечно, далеко не все, но пили и великие писатели, пили и писатели помельче. Пил, например, А. Гитович, «которого за это ругала жена» и которому А. Прокофьев посвятил поэтическое послание:

Известно пристрастие к спиртному А. Фадеева, причем на его ставшие легендарными запои сквозь пальцы смотрели высокопоставленные советские руководители, включая самого Сталина. В течение многих лет он руководил Союзом писателей, хотя в разные периоды, когда менялась расстановка сил во властных структурах, заболевание писателя пытались использовать как повод для его смещения с этого поста. Но заканчивалось все, как правило, очередными проработками.

С пониманием относились к алкоголизму Л. Сейфуллиной, старались всячески ей помочь. Ее политическое лицо не вызывало никаких подозрений у властей, публичных дебошей она, слава богу, не устраивала. 21 февраля 1937 года директор Литфонда Оськин сообщал руководству ССП о том, что руководитель группы психиатрии НКЗдрава РСФСР доктор Коранович рекомендовал в случаях обострения болезни направлять Сейфуллину в санаторий «Медное», в районе Щелкова, который находился в непосредственном ведении НКЗдрава ^[424] . К этому письму было приложено заключение заведующего клиникой ВИЭМИ профессора Е. Гинзбурга. В нем говорилось о том, что писательница находилась в этой клинике в связи с ее болезненным состоянием (начальная стадия цирроза печени, миокардиопатия сердца, артериосклероз, артризм, диатез мочекислый), связанным в значительной степени с острым и тяжелым алкоголизмом. Она была выписана из клиники в хорошем состоянии. Но если больная вновь начнет пить, предупреждал Гинзбург, здоровье вновь ухудшится. Он рекомендовал длительное пребывание (не менее трех-четырех месяцев) в особой санаторной обстановке для радикального воздействия на больную. Самыми лучшими он считал санатории в Швейцарии и советовал направить Л. Сейфуллину именно туда ^[425] .

В 1937 году В. Кирпотин и А. Фадеев обратились с просьбой помочь писательнице к заведующему отделом агитации и пропаганды ЦК ВКП(б) А. Стецкому ^[426] . Они мотивировали свою просьбу тем, что ее несколько раз пытались лечить в привычных ей условиях. На короткий срок она становилась работоспособной, но затем болезнь брала свое. Авторы письма считали целесообразным отправить писательницу вместе с кем-либо из родственников на лечение за границу.

17 августа 1938 года М. Оськин информировал Секретариат ССП, что Л. Сейфуллина в связи с болезнью лишена возможности заниматься творческой работой и находится в затруднительном материальном положении. Литфонд оказывает ей необходимую медицинскую помощь, выдавая ежемесячные пособия и возвратные ссуды. Кроме того, Правление Литфонда обращалось к заведующему отделом печати ЦК ВКП(б) Никитину с просьбой переиздать произведения писательницы, но ответа не получило. Литфонд намеревался ходатайствовать о назначении Л. Сейфуллиной персональной пенсии ^[427] . Всего писательнице было оказано помощи (пособия по болезни, медпомощь, возвратные ссуды, выплаты за дачу, жилищный пай) на сумму 25 860 рублей 35 копеек ^[428] .

Совершенно другим было отношение к тем литераторам, кто не только злоупотреблял алкоголем, но делал это публично и устраивал скандалы. Нередко подобному поведению приписывали еще и политические мотивы, говорили о нравах «буржуазной богемы».

1 ноября 1937 года в Клубе мастеров искусств учинил пьяный дебош член ССП С. Алымов. Дирекция была вынуждена вывести его из Клуба при помощи милиции. По этому эпизоду Секретариат ССП вынес постановление, в котором признал поведение поэта антиобщественным и вынес ему строгий выговор с последним предупреждением. На заседании выступил А. Сурков: «…У нас за последнее время среди какой-то группы поэтов или около-поэтов все чаще и чаще возникают вот эти паскудные слухи. Недавно мы имели дело с Петром О рентным, который сейчас и политически уточнился. Недавно мы имели случай, когда Казарновский вел себя совершенно непотребным образом. С тем же Алымовым это случается не в первый раз. Его постоянно можно видеть пьяным» ^[429] .

Некоторые руководители ССП взяли на вооружение тезис М. Горького о взаимосвязи асоциального поведения и политики. На одном из заседаний Секретариата Союза Н. Тихонов, заостряя внимание на поведении некоторых поэтов, говорил о них: «Богема, которая скатывается к фашиствующей богеме. Сейчас уже на западе богема исчезла, веселая богема исчезла, она стала носить другое название. Слишком серьезное время, а в отношении такой богемы, как Корнилов, мы долго терпели… Если бы он только пил, если бы он так разлагался. Например, по рукам ходили его контрреволюционные стихотворения… Оно [стихотворение] начиналось о смерти Кирова и было связано с высылкой из Ленинграда после смерти Кирова людей для очистки города… Причем, когда мы протестовали, Москва печатала его произведения. Когда мы изгоняли его из Союза, Москва давала ему денег» ^[430] .