Именно тогда, в момент победы над германским фашизмом, и родилась идея «железного занавеса», который должен был бы перегородить Европу, отсекая западную ее часть от влияния социализма. Термин «железный занавес» прочно вошел в политический лексикон поборников «холодной войны» после речи Черчилля в Фултоне. Но впервые применен он был Черчиллем раньше. 12 мая 1945 года, когда все человечество праздновало победу, Черчилль послал Трумэну телеграмму, в которой он впервые использовал фразу «железный занавес». До того этот термин использовался лишь покончившим с собой за несколько дней до этого шефом пропаганды фашистской Германии Геббельсом. В телеграмме прозвучали все главные причины, почему Запад, в первую очередь — США и Великобритания, начал «холодную войну». Тут и стремление говорить с СССР с «позиции силы», и недовольство и испуг перед стремлением солдат к демобилизации, и понимание того, что такой силы, которая помогла бы оставить СССР в столь же уязвимом положении, как и до войны, нет.
Черчилль по сути дела работал на могущественного американского союзника, призывая его к тому, чего горячо желал и сам Вашингтон, — расчленить Европу, чтобы перегруппироваться, разгромить левые силы в ее западной части, а затем перейти в наступление на социализм. Именно для этого и понадобился Черчиллю «железный занавес», перегородивший континент.
Со второй половины 1944 года сама Великобритания уже вела войну против левых сил. Английские войска, заполняя, как заявлял Лондон, «вакуум», якобы образовавшийся в Греции после изгнания немецких оккупантов, вели бои против партизан из ЕЛАС — Народной национальной армии освобождения, вынесшей основное бремя борьбы против фашизма, — чтобы посадить в Афинах правительство, привезенное в обозе британского экспедиционного корпуса под командованием генерала Скоби. В Греции проигрывался сценарий подавления левых сил во всех странах Европы. Когда в дополнение к вооруженному восстанию против новых оккупантов в стране началась всеобщая забастовка, Черчилль отбросил всякие претензии на «освободительную миссию», «борьбу за свободу и демократию» и т. д. Генерал Скоби получил приказ: «Без колебаний ведите себя так, словно вы находитесь в покоренном городе, где началось местное восстание».
В конце 1944 года в Афины был послан с подкреплениями английский фельдмаршал Александер. Опытный военный быстро разобрался в ситуации и уже вскоре телеграфировал в Лондон свои выводы — невозможность военной победы и необходимость разрешения конфликта политическим путем. Его логика была проста: если немцам не удалось подавить партизанское движение с семью дивизиями, тем более не удастся это ему, Александеру, с меньшим числом солдат. В Греции британский лев перехватил антикоммунистический штандарт из рук разгромленного германского фашизма, но сил не хватало, и Черчилль призывал Вашингтон присоединиться к «крестовому походу» против коммунизма.
Существовала и еще одна причина, по которой лидер британских консерваторов столь активно ратовал за раскол Европы и создание антикоммунистического военного союза. Ослабленная войной Британия не имела сил для удержания империи. Черчилль надеялся сделать это с помощью могущественного заокеанского союзника. Этот мотив фултоновской речи не стал тогда предметом широкого обсуждения, но некоторые современники обратили на пего внимание. В памфлете, поддержанном 100 членами английского парламента от лейбористской партии, говорилось, что, произнося речь в Фултоне, Черчилль надеялся, что «США можно убедить подпереть Британскую империю, равно как и Европу, в качестве бастиона борьбы против большевизма».
Но Вашингтон, как показало будущее, отнюдь не собирался укреплять позиции Великобритании в Европе, на что надеялся Черчилль. Уже очень скоро Лондон понял, что в Европе он может довольствоваться лишь позицией привилегированного, но младшего партнера США. Что же касается надежд на защиту Соединенными Штатами Британской империи, то туг Черчилль и вовсе просчитался. Они взяли под свою руку империю, но не британские позиции в ней. Но об этом позже.
Призывы Черчилля начать «крестовый поход» против СССР и левых сил в Западной Европе упали в Вашингтоне на хорошо подготовленную почву. С 1945 года американское руководство быстрыми темпами переходило на курс конфронтации с СССР, надеясь не допустить его усиления, лишить его плодов победы.
Вашингтон: опьянение всемогуществом и страх
Этот курс был следствием не только возрождения традиционного, глубоко укоренившегося в американском правящем классе антикоммунизма, наложившегося на иллюзию всемогущества, порожденную монополией на обладание атомным оружием, но и линии на ослабление традиционных соперников в Западной Европе. Если Великобритания пыталась заполнить «вакуум силы» в Греции, то для усилившихся в результате войны Соединенных Штатов таким «вакуумом силы» представлялась вся Западная Европа да и весь несоциалистический мир.
«С разгромом Германии весь континент к западу от России превратился в вакуум силы», — провозглашалось в полуофициальном издании «Соединенные Штаты в мировой политике», подготовленном под эгидой Совета по международным отношениям — главной внешнеполитической организации правящего класса США. А выгоды от этого обстоятельства были для правящих кругов США самоочевидны. «Ради нас самих, ради мировой цивилизации мы должны предпринять максимум усилий, чтобы помочь заполнить… моральный, политический и экономический вакуум, созданный в Европе», — заявлял один из наиболее влиятельных в 40-е годы в Вашингтоне публицистов и историков Чемберлин. Ему вторил в книге «Цена власти», вышедшей в конце 1945 года и в наиболее развернутой форме разработавшей план навязывания миру американской гегемонии, известный журналист Хенсон Болдуин. Ослепленный небывалыми возможностями, открывшимися перед Америкой, он вещал: «Сегодня мы — нация-банкир, нация-кредитор, нация-экспортер, великая морская и воздушная держава, центр мировых коммуникаций. Если Рим был в свое время центром существовавшего тогда мира, то в еще большей степени Вашингтон является центром западного мира в XX веке».
Но на пути к американской гегемонии во всей Европе и соответственно во всем мире стояли два препятствия — Советский Союз с его мощью и огромным престижем и левые силы в Европе. Опьянение всемогуществом сочеталось у вашингтонских лидеров не только с ненавистью к СССР, но и с прямо-таки патологическим страхом перед ростом популярности левых сил и идей в Европе. Этот рост был результатом признания в европейских странах заслуг коммунистов, других левых организаций и партий, вынесших на своих плечах основное бремя антифашистской борьбы. На коммунистах Западной Европы лежал к тому же отсвет великих побед Советского Союза, внесшего ключевой вклад в победу над германским фашизмом. Сила социалистических идей и левых партий проистекала и из того, что в оккупированных странах подавляющая часть буржуазии сотрудничала с фашистскими оккупантами и полностью себя скомпрометировала.
Известный французский буржуазный историк А. Гроссер отмечал, что лидеров американского монополистического капитала беспокоило широкое признание в Европе того, что «коллаборационисты… представляли социальные силы, аналогичные тем, которые управляли американским, но не советским обществом». Даже генерал де Голль не мог скрыть своего презрительного отношения к лидерам класса, интересы которого он защищал. Принимая вскоре после возвращения в освобожденную Францию приехавшую навестить его группу видных французских промышленников, он заметил: «Что-то я не видел вас в Лондоне, господа». И добавил: «Что ж, хорошо, что вы по крайней мере не в тюрьме». Ведь подавляющая часть крупной буржуазии поддерживала вишистское правительство, сидевшее к тому времени за решеткой.
Во Франции после второй мировой войны коммунистическая партия из года в год была лидером по числу отданных за нее голосов, а министры-коммунисты занимали важные правительственные посты. Социалисты были второй по популярности партией. Похожая ситуация существовала в Италии. Сдвиг влево в Западной Европе был повсеместным.