К этому времени «виртуозы» отыграли первое отделение. За разговором Ксения и не заметила наступления антракта. Она вообще почувствовала себя неудобно: «Чуть было не оскорбила Евгения Петровича! Он, в сущности, такой хороший — и что это на меня нашло?»

— Мадемуазель Ксения, не откажите мне теперь в просьбе — удовлетворите, так сказать, княжескую причуду. Может быть, музыки на сегодня хватит — отужинаем где-нибудь, скажем, у «Эрнеста»? [148]

Валерина согласилась охотно и сразу — это была прекрасная возможность вновь подтвердить свое расположение к Дольскому. Несмотря на близость ресторана и скорость авто, дорогой Ксения успела по простоте душевной поведать князю историю своего знакомства со Скуратовым-Мининым:

— Это случай довольно курьезный. В нашем театре свои политические симпатии как-то не принято афишировать: во-первых, близость ко Двору, сами понимаете, во-вторых, балет — сфера рафинированного искусства, так что политика, как правило, остается в стороне, но и у нас случается всякое. Бывают события, которые никого не оставляют равнодушным, даже актеров. Я имею в виду убийство Андрюши Ющинского в Киеве [149]. По-моему, дикое изуверство, и двух мнений здесь быть не может, но когда началась истерия в газетах, всякие общественные кампании, только мешавшие следствию, вы же помните, сколько появилось разных мнений, в том числе у тех, кто обычно не имеет своего мнения. Среди наших танцовщиков тоже нашлось несколько молодых людей (заметьте, не евреи даже!), которые под воздействием всей этой шумихи подписали обращение художественной интеллигенции в защиту обвиняемого в очень резкой, антигосударственной форме. Представляете, какой скандал мог разразиться? Артисты Императорского театра — участники такого обращения! Ими, разумеется, заинтересовалась тайная полиция и арестовала до выяснения обстоятельств. Да вам интересно ли, князь?

— Конечно! Продолжайте, пожалуйста. Очень забавно! — заверил Дольской, который на самом деле слушал с вниманием.

— Да что уж тут забавного: все могло обернуться серьезнейшими неприятностями, прежде всего для театрального руководства. Собралась депутация в жандармский департамент от всей труппы. А надо сказать, было известно, что сам Скуратов-Минин — страстный балетоман и к тому же не пропускал ни одного спектакля с моим участием. Преданных поклонников у артисток всегда предостаточно, и я, понятно, не исключение — уж вы-то знаете, Евгений Петрович. Но симпатии столь значительной фигуры, от которой зависят судьбы многих людей, порой могут пойти на пользу всему театру, и здесь как раз случился подобный force majeure [150]. Словом, сам директор умолял меня попытаться уладить дело «ради спасения доброго имени театра», ради спокойствия его семьи и детей, и депутацию пришлось возглавить мне. Со мной вызвалось человек десять. но уже на месте всех точно сковало по рукам и ногам, и тогда решили, что кроме вашей покорной слуги ни у кого нет шансов чего-либо добиться. Генерал меня принял со всей учтивостью, но сухо. Узнав о цели визита, он был удивлен и спросил, зачем мне понадобилось вступаться «за ничтожных социалистов, которые своими опасными революционными настроениями отравляют политическую атмосферу в театре». Кажется, так он сказал, в общем, что-то в этом роде, я же поручилась, что они ничего общего с социалистами не имеют, а просто по молодости и неопытности запутались и стали жертвой нездоровой общественной атмосферы, что сами теперь не рады и искренне раскаиваются. Генерал тогда заметил, что речь идет о вполне зрелых людях, а не о каких-нибудь неразумных гимназистах, о том, что они должны сознавать гражданскую ответственность за свои деяния и тому подобное. И я с ужасом начинаю понимать, что мне, по сути, нечего ему возразить, попыталась еще что-то сказать об актерском товариществе, но и вовсе сбилась, разволновалась. Скуратов-Минин мое замешательство заметил, сочувственно произнес:

— Ну что вы, госпожа Светозарова, успокойтесь. Подумайте, стоит ли вообще так расстраиваться из-за этих баламутов?

А я все ищу какой-нибудь предмет в кабинете, какую-нибудь точку, чтобы собраться с мыслями, найти спасительный довод, вдруг вижу, солнечный зайчик заиграл на одном из генеральских орденов, тут-то у меня и вырвалось, сама не знаю отчего:

— Ваше высокопревосходительство, если бы вы сейчас могли видеть, как ярко сияет ваша орденская звезда, переливается на солнце — просто глаз не оторвать — редкостное великолепие! Я вам открою один секрет из моей творческой кухни. Когда балерине предстоит сделать фуэте, нужна какая-то точка, чтобы сосредоточиться, иначе не сконцентрировать силы для сложнейших па. И я в таком случае всегда смотрю на этот ваш орден — он ведь так блестит в партере, даже в полумраке. Вы не представляете, как это помогает мне в такие минуты — ваша звезда просто указывает мне путь, определяет рисунок танца! Пожалуй, можно настроить по ней мысли и чувства, как по камертону.

«Какая, — думаю, — глупость! Форменный бред несу! Все же погубила — сейчас укажет мне на дверь». А генерал, наоборот: сам просиял, заулыбался, ему понравился комплимент! Представляете, Евгений Петрович, я же все выдумала, а оказалось, этот орден Святого Александра Невского — его самая дорогая награда, память о предотвращенном покушении на Государя. Вы бы видели, как он сразу смягчился! Тут же восторженно заговорил о балете и, по сути дела, тоже сказал:

— А с «подписантами» вашими что-нибудь придумаем, пускай благодарят Бога за ваше заступничество и ваш талант. По мне, так не мешало бы выслать их из столицы куда подальше, но вас это огорчит.

Вот так я и познакомилась с господином Скуратовым-Мининым — исключительно волей обстоятельств. Никогда и не подумала бы, что придется общаться с жандармским генералом, да еще в его служебном кабинете. Ну я и решила было, что вопрос исчерпан и знакомству на этом конец, а генералу-то все представилось в ином свете. Он. оказывается, только и ждал от меня какого-нибудь повода для ухаживания и мой банальный экспромт принял слишком близко к сердцу. Пытался провожать меня после спектаклей, присылал дорогие подарки, которые я неизменно отправляла назад, и, наконец, явился ко мне домой при полном параде — делать предложение. Я отказала наотрез, даже назвала его сватовство бесцеремонностью и кавалерийским штурмом. Этот отказ генерал вынес с достоинством дворянина, признался, что получил хороший урок, но не уходил, пока я не согласилась принять в память о нашем знакомстве и о тех чувствах, «которые навсегда останутся в его сердце», роскошный персидский ковер. По-моему, это было правильно: в первый и последний раз принять от него подарок: я видела, что генералу так будет легче расстаться с несбыточными надеждами. С тех пор мы встречаемся только случайно, как сегодня, и он ни разу не позволил себе напомнить о своих прежних намерениях. А я думаю, если бы не тот случай и мои неосторожные слова, печального вообще не произошло бы.

— Да полно вам, драгоценнейшая! — воскликнул Дольской, как показалось Ксении, даже слишком жизнерадостно. — Забудьте об этом совсем. О какой вине вообще можно говорить? Кавалер сделал предложение, дама отказала — история стара, как мир! Поверьте мне, очень скоро время залечит его рану. А нас ждет замечательный ужин, и все надуманные печали остались позади — ну, я прошу вас!

XVIII

Уже через пять минут метрдотель в ладном смокинге советовал князю и балерине, какое лучше выбрать место. Метрдотель, Андрей Мартыныч, оказался знакомым князя, частенько заглядывавшего к «Эрнесту». Он тут же подобострастно согнулся перед постоянным и желанным гостем:

— На самый изысканный вкус, ваше сиятельство — все, чего изволите, как всегда-с!

Мгновенно, откуда ни возьмись, появились два молодых официанта в белых пикейных жилетах, при белых галстуках и таких же перчатках, выбритые как гвардейские офицеры — до синевы, и застыли по сторонам от распорядителя. После «настоятельной» рекомендации «Мартынычем» самых свежих на его усмотрение закусок, горячих блюд, первых и вторых, разного рода напитков и, наконец, десертов (длинный перечень всех этих яств представлял собой искусное плетение французских словес по прочной великорусской канве), князь заказал для начала холодную осетрину с хреном, паштет из белых грибов и графинчик смородиновой, дама же ограничилась консоме [151]с гренками, а также бокалом крымского муската с миндальным пирожным. Метрдотель в считанные секунды отдал указания своим подчиненным, и те. не сказав гги слова, ловко упорхнули исполнять.