Так как «Сынок» был не что иное, как создание «Русской Надежды», и так как движения и действия его были в прямой зависимости от этого крейсера и неожиданно закончили его дело у мыса Фартак, только что описанное, то нам кажется не лишним поговорить здесь и о нем.

Можно утвердительно сказать, что как ни серьезно боевое значение типа судна, отвечающего требованиям современности, и вооружение корабля, но значение экипажа во сто крат серьезнее. Благо тем, которые сумеют соединить эти требования в военное время, их ждут неувядаемые лавры и вечная благодарность потомков.

Качества «Мура», обращенного в «Сынка», были созданы образованными мореплавателями, а капитан его Копыткин был такой же воспитанник незабвенного учителя русского флота, адмирала Бутакова, как и весь экипаж «Русской Надежды» и, следовательно, должен был действовать в их духе и направлении.

Надобно сказать, что остров Беби был таким пунктом, у которого суда крейсерской эскадры по расписанию всегда могли ожидать встречи угольного транспорта или посыльного судна с почтой и всеми новостями.

Не прошло и часа после ухода «Русской Надежды», как к острову пристал пароход Русского общества «Лермонтов», обращенный теперь в транспорт с углем, провизией и дополнительным экипажем для «Сынка». Адмирал Казанцев предоставлял Копыткину полную свободу действий во вред английским судам в Индийском океане, к северу от экватора, сообщая некоторые сведения о важности и значении в данную минуту порта Карачи и о возможности нападения там на неприятеля.

По последним известиям, имевшимся на пароходе «Лермонтов», видно было, что война с Англией близится к концу. Обе стороны употребляли теперь чрезвычайные усилия. Полное бессилие и дальнейшая политическая судьба бывшей владычицы морей, кажется, уже никому не были более сомнительны. Ирландия и почти вся Индия находились в восстании, Австралия громко высказала свое неудовольствие против метрополии, не сумевшей защитить ее от энергичных нападений русских крейсеров. Белагисар и Пешавар [140]пали, Атток не задержал долго переправу, и наша армия так же благополучно и славно перешагнула через Инд, как перешагнула и через Дунай. Европа поняла, что совершается неизбежный приговор истории, и ждала в страхе и удивлении рокового конца. Неслыханные насилия и наглость английских моряков над беззащитными жителями обширных русских побережий на Крайнем Севере не принесли видимой пользы врагу, тем не менее вызвали справедливые репрессивные меры, и «Лермонтов» привез, между прочим, «Сынку», к общему удовольствию, отмену Парижской декларации.

Копыткин пожалел, что эти важные новости не дошли своевременно до сведения крейсера «Русская Надежда», и торопился теперь воспользоваться ими сам.

В предстоящую минуту он стал сильнее вдвое, приняв с «Лермонтова» семь офицеров и сто человек нижних чинов различных специальностей, командированных к нему адмиралом Казанцевым.

В течение почти двух суток производилась безостановочная погрузка с транспорта угля, провизии, мин Герца и Уайтхеда с принадлежностями. Мины в особенности долго задержали «Сынка». Но это было, впрочем, не по вине минеров. Надобно сказать, что мины Уайтхеда попали на «Лермонтов» случайно с какого- то английского транспорта, захваченного одним из наших крейсеров при входе в Мельбурн. Мины были новейшие, так сказать, последнее слово науки, стале-бронзовые. Но крейсер при их перегрузке очень торопился и, забрав все, не озаботился, а может быть и не имел времени захватить соответствующих зарядных камор. Взятые же наудачу по числу мин, уже вполне готовые и наполненные лекальным пироксилином, теперь только едва удалось разобрать по номерам. Минерам пришлось сделать вновь и запалы с гремучей ртутью, вовсе не доставленные «Лермонтовым».

По окончании приемки «Сынок» оставил Пуло-Беби и направился к порту Карачи, топя и сжигая английские коммерческие суда и дорогие грузы, в большом количестве встречавшиеся ему на этом пути.

В ходе плавания Беломор устами штурмана Александра Васильевича Гаганова рассказал о попытке устройства русской военно-морской станции на острове Цусима:

— Ну, рассказывайте о Гоппе и Дажелете, послушаем, — согласился старший офицер. — А о деле на Цусиме я недавно читал что-то очень нехорошее в газетах.

— Писали вздор и грязную клевету. Дело происходило совершенно иначе и если не увенчалось полным успехом, то, конечно, в этом не были виноваты ни капитан наш, ни адмирал Л. Кто был в Японии в шестидесятых годах, тот, наверное, не раз слышал в Нагасаки и Хакодате имя нашего капитана Б от японцев. Это был их любимый русский человек. Чем и как он им умел понравиться — Бог его знает, но из всех затруднений в сношениях с ними он выходил с честью и успехом. Вероятно, это обстоятельство и подало повод адмиралу дать ему особенное поручение. 2 февраля 186… г. мы пошли в Корейский пролив для описных работ, но 1 марта совершенно неожиданно и ни для кого не предвиденно зашли на остров Цусиму и стали на якорь близ деревни Осаки. Так как в то время для европейцев были открыты только три порта, то к нам сейчас же явились смущенные японские чиновники с протестами против нарушения трактатов и с просьбами немедленно оставить их остров. Б сумел поладить и подружиться с цусимскими властями, и они пошли на уступки. Он указал им на некоторые аварии корвета, убедил в необходимости отвода места на берегу под постройку магазинов, мастерских и бани, а также в доставке нужных для этого материалов и мастеровых.

Вскоре мы заняли с согласия губернатора обширное место на берегу залива между Хираура и Иммосаки, вытащили там свои шлюпки и начали все предположенные постройки. Японские власти с каждым днем становились сговорчивее и любезнее, все требования капитана исполнялись почти без возражений. Через несколько месяцев посетили Цусиму наш фрегат и клипер, не возбуждая уже в японцах смущения и удивления. Но 15 августа того же года неожиданно зашла на рейд английская лодка «Риндов» и, заметив на якоре наш корвет, вышла тотчас в море. Через несколько часов она вернулась снова в сопровождении корвета «Енкоунтер» под контр-адмиральским флагом. После обмена обычных салютов и визитов адмирал Гопп прислал нашему капитану письмо, в котором он в очень вежливых и изысканных выражениях доводил до сведения, что английские подданные были недавно перерезаны в Канагаве и что ближайшей причиной этого, без сомнения, была недозволенная стоянка нашего корвета на Цусиме. Гопп писал, что японцы не разбирали наций и не искали настоящего виновника, но мстили вообще европейцам и таким образом возлагали на них взаимную ответственность за точное исполнение договоров. Он просил уведомить, когда корвет надеется оставить остров, стоит ли он здесь с ведома и приказания своего начальства и в заключение спрашивал о местопребывании в данную минуту русского флагмана. Теперь не помню точно, что отвечал капитан на это послание, но англичане, по получении ответа, ушли немедленно. Прощаясь с капитаном, Гопп сказал ему, что он идет прямо в Шанхай переговорить лично с нашим адмиралом, и прибавил улыбаясь: «Если вы увидите его ранее меня, то передайте ему, что если бы русские пожелали занять остров Дажелет, то мы, англичане, против этого ничего иметь не будем, тем более что там полезно было бы поставить хороший маяк, в чем, конечно, вы никогда не затруднитесь».

— Ну и что же далее? — спросил старший офицер, когда Гаганов закончил.

— А далее ничего, нельзя же было Гоппа послать к черту с его Дажелетом и предложением, хотя и следовало бы.

— Ну, а как же дело окончилось с Цусимою-то?

— Гопп, должно быть, скоро нашел адмирала, так как уже 7 сентября по его распоряжению мы оставили Цусиму и более туда никогда не возвращались. Да и сам адмирал как-то скоро после того оставил свой отряд и уехал в Россию.

— Что же это обозначало?

— Я уж не знаю, что именно. Полагаю, что придет время, и мы узнаем это, или прочтем в «Русской Старине», а теперь все догадки будут лишены достоверности. Да и действительно, пора спать, — объявил Гаганов, вставая из-за стола и направляясь в свою каюту. За ним поднялись все, и в кают-компании вскоре водворилась полная тишина.