Весь день караваны шли между белыми берегами. Ширина заберегов все росла. Теперь границу воды и суши различить было невозможно — ее скрыл снег, оседавший на утолщавшийся лед заберегов. Сильченко обратил внимание на то, что по реке катились, взблескивая на гребнях волн, тонкие, слоистые льдинки. На осколки берегового льда они не были похожи, они образовывались прямо на волнующейся поверхности реки. Их становилось все больше, они расползались по воде. Сильченко спросил Крылова, что это такое.

— Сало идет, — объяснил Крылов. — Ночью ударил холод, и поверхность воды стала промерзать. Сало не опасно, пока не пойдет шуга. Каралак такой богатырь, что ломает целые поля сала метров на сто длиной. Карунь остановилась, а он еще движется к океану как ни в чем не бывало. А если до того, как доберемся к Медвежьему, пойдет шуга, значит не пройти нам к Пинежу в эту навигацию.

Сильченко удивился меткости названия — перламутровые пластинки льда, утолщаясь, все более напоминали блестки сала в тарелке остывшего супа.

А потом снова пошел густой снег, и берега пропали в его пелене. Снег падал на сало, плывшее по реке, и, не стаивая, образовывал островки, уносимые водой. Сильченко с тревогой смотрел на побелевший Каралак. До Пинежа было далеко, они прошли только половину пути, а каждый следующий километр будет тяжелее предыдущего.

— Не беспокойся, Борис Викторович, — сказал подошедший Крылов, остановившись рядом с Сильченко. — Тут только вид страшноват. Это снежура, перед ледоставом ее много ходит по реке. Бывает и так, что она совсем забивает реку. Пока нет шуги, снежура не опасна. Завтра подходим к Медвежьему — может, выкарабкаемся. В кочегарке у меня дежурят полуторные смены, скорость хорошая.

Сильченко видел, что Крылов, а за ним и капитаны остальных буксиров выжимают из котлов все, что можно. За тяжело груженными, сидевшими ниже ватерлинии баржами расходились полосы бурлящей воды, и волны широкой косой линией уходили к берегам, ударяясь о них.

Караван снова плыл у высокого правого берега, покрытого густым лесом. Берег на сотни километров был совершенно пуст. Только изредка встречались избушка бакенщика и около нее лодчонка, вытащенная на песок. Чайки метались над водой с резкими криками.

Когда на другое утро Сильченко поднялся на капитанский мостик, Крылов, подняв воротник меховой куртки, стоял у штурвала. Он был угрюм и недоволен. Показывая рукой на реку, он сказал:

— Шуга растет, Борис Викторович. Пока, правда, не сильная, но раз она растет здесь, значит, там, на низу, Каралак становится.

Сильченко спросил, не отрывая взгляда от реки:

— Что такое шуга?

— Куски донного льда, — пояснил Крылов. — Когда воду проберет морозом, лед намерзает на дне, на якорях, на водорослях. Он растет, пока не сорвется и не выскочит наверх со всем своим гамузом, на котором растет, — водорослями, камушками и прочим. Одно сало река сама сбивает, а с сильной шугой при сале и Каралаку не справиться.

Теперь и сам Сильченко ясно различал шугу. Это были маленькие и неровные комки, плывшие между кусками сала. Пока он рассматривал один такой комочек, проносившийся мимо борта, рядом появился второй. Сильченко видел, как он возник где-то в глубине, пошел наверх и, выталкиваемый водой, слегка подпрыгнул над поверхностью. Шуги было много меньше, чем сала, но она уже виднелась по всей реке.

— Сколько до Медвежьего?

— Два-три часа. Что будем делать, Борис Викторович, если пойдет сильная шуга? Речные правила строги — при шугоходе нужно спасаться, немедленно уходить на отстой.

— Будем идти, — сухо сказал Сильченко, сжимая губы. — У нас нет другого выхода. Будем идти, пока возможно.

— Бывает и так, что шуга (примерзает к бортам парохода, образует вокруг него ледяное поле и останавливает пароход. Вмерзнем в лед посередине реки, Борис Викторович, — весной, при ледоходе придется тяжко, можно все суда загубить.

— Если не прорвемся, вмерзнем в лед, Петр Васильевич. Постараемся вмерзнуть поближе к Пинежу, если уж без этого нельзя обойтись. Зимой вывезем грузы по льду Каралака на самолетах, на оленях и лошадях, на всех видах транспорта, какие можно будет поднять.

— Вмерзнуть — дело не страшное. Меня беспокоит только весенний ледоход. Придется отыскивать для отстоя защищенную бухточку, устье какой-нибудь речушки. Впрочем, это уже дело Семена Семеновича, от Медвежьего командование принимает он. Думаю, он лучше всех нас сообразит, что делать при отстое.

— Нужно думать не об отстое, а о том, чтобы добраться до Пинежа. Что там виднеется — река, что ли?

— Хватился, Борис Викторович! Три часа уже виднеется, с самого первого света. Карунь, а на Каруни Медвежий. Дымки различаешь?

Сильченко не обладал таким острым зрением, как Крылов. Он ничего не различал, кроме покрытой снежурой и шугой реки, белых берегов и какой-то блестящей ленты, прорезавшей правый берег. Он догадался, что эта лента — Карунь.

3

Первой открылась сама Карунь — могучая таежная река. Вскоре на стрелке ее высокого правого берега показался поселок Медвежий — два десятка темных изб, несколько деревянных складов, стоящие на отшибе металлические баки для горючего. На крутом береговом выступе толпилось человек двадцать — они приветственно махали руками. На пристани стоял флагман буксирного флота Каралака — пароход «Ленин». Около него вытянулись в линию семь большегрузных барж.

От пристани мчалась моторка. Лихо повернув, она пошла бок о бок с «Колхозником». На моторке стоял высокий, худой человек в меховой тужурке, подтянутый, чисто выбритый. Это был Семен Семенович Дружин, капитан «Ленина». Он был известен среди водников Каралака строгой организованностью, смелостью и удачей в плаваниях. Он помахал рукой матросам и командирам, заполнившим палубы и мостики, а затем, улучив удобный момент, прыгнул на нос «Колхозника». Моторка, взревев винтом, окуталась водяной пылью, отвалила от борта парохода и унеслась вперед.

Дружин, перепрыгивая через ступеньки, быстро взбежал на капитанский мостик, где находились Сильченко, Крылов и Зыков. Пожимая всем по очереди руки, он говорил, оживленно улыбаясь:

— Прибыли третьего дня, успели немного подлататься. Вашу радиограмму, товарищ полковник, получили еще в Пинеже. Для перегрузки все готово.

Моя команда получила наряд вне очереди на двойную порцию сна, все выспались вволю и отдохнули. Надо скорей приниматься за дело. Завтра к вечеру должны уйти, не позже. Зима в этом году распространяется быстро, в районе мыса Дозорного Кара-лак уже стал. Тут лишний час решает.

— Думаешь, прорвемся, Семен Семенович? — спросил Крылов, поглаживая усы.

— Обязательно прорвемся, Петр Васильевич, — весело ответил Дружин. — Нам радио передавало о ваших приключениях. Если ты в тумане не заблудился навек в Пестовских порогах, то и я не потеряюсь в пинежских просторах.

Перегрузка началась тотчас же, как южные баржи подошли к берегу и стали борт о борт с баржами Дружина. Дружин оправдывал свою славу — его распоряжения были четки и решительны. Команда «Ленина» от судомойки до первого помощника капитана, персонал барж, население поселка — все ждали на палубах пустых барж. Люди были разбиты на группы, у каждой был свой старший. В эти группы Дружин безостановочно вливал новых людей, поступавших под его начальство, — поднятые по тревоге команды трех прибывших пароходов и барж. Над пристанью поднялся черный дым и поплыл над стальной поверхностью быстро бегущей Каруни — «Колхозник» стал под последнюю бункеровку углем.

Сильченко, пройдясь по баржам, убедился, что ему тут делать нечего. Мимо него торопливо пробегали люди с мешками на спине. Сбросив мешки в трюм, они еще быстрее бежали обратно. Этот торопливый бег был так четок, что посторонний человек, не бежавший вместе со всеми, невольно нарушал ритм и мешал работе. Сильченко возвратился на мостик. Уже уходя, он заметил Михеева. Молодой капитан «Таежного партизана», накинув поверх форменки брезентовый плащ грузчика, бежал вместе со всеми и сгибался под тяжестью мешка с мукой.