Они остановились у края крыши, с опаской поглядели вниз и там, в узком колодце двора, увидели бегущих чекистов. Подполковник прикинул расстояние и сказал:
– Единственное спасение – прыгать!.. Ну!..
– Боюсь, ваше высокоблагородие! Далеко! – И Мирон стал медленно пятиться от края крыши, сердце его внезапно остудила мертвенная жуть. – Не могу!.. Боюсь!
Подполковник настороженно оглянулся и еще решительней, еще настойчивей повторил:
– Кому говорят, прыгай! – и поднял пистолет.
– Го-осподи, помоги! – перекрестился Мирон, с всхлипом набрал в грудь воздуху и, зажмурив глаза, прыгнул. Протрещала черепица, осколки полетели вниз, звонко рассыпались на мостовой, словно кто-то швырнул на булыжники медяки. А Мирон уже легко бежал по не очень крутой крыше соседнего дома.
Подполковник тоже разбежался, тело его спружинилось. Оттолкнулся ногами от карниза и перелетел через пропасть, разделявшую два дома. Но не было в его уже немолодых ногах той силы и упругости, как у Мирона, и он, каким-то чудом успев ухватиться за водосточный желоб, завис над пропастью, закричал Мирону:
– Помоги-и!..
Подполковник из последних сил держался за край желоба, боясь взглянуть вниз, чтобы не ослабеть от страха высоты, и все смотрел вверх, на свои побелевшие от напряжения руки, и еще выше, туда, где дрожали в выбеленном зарею небе редкие пригасающие звезды. На отчаянный крик подполковника Мирон невольно оглянулся и… снова ринулся дальше, пригибаясь и петляя. Он уже успел поверить, что и на этот раз кривая вывезла – спасен, а спасенному незачем второй раз рисковать.
Желоб под тяжестью тела подполковника медленно разогнулся, и он с глухим криком рухнул вниз. Перед последним смертным мгновением ему показалось, что он еще может за что-нибудь уцепиться, и вытянул руки, но небо внезапно отодвинулось, покачнулось и выбросило ему в глаза нестерпимо белое свечение.
Когда подбежали чекисты, подполковник уже не дышал, его глаза незряче смотрели в небо, а руки были вытянуты вперед, словно он все еще силился до чего-то дотянуться.
Раненый Сазонов обыскал погибшего, извлек из карманов пистолет и какие-то бумаги. Одного чекиста он оставил сторожить тело, трех послал преследовать Мирона, а сам поднялся в квартиру Федотова.
– Один, похоже, ушел, товарищ Красильников, а второй насмерть разбился, – невесело доложил Сазонов и утомленно протянул пачку бумаг: – Это вот при нем нашли.
– Ты ступай голову-то перевяжи, – посоветовал Сазонову Красильников, взглянул на его слипшиеся волосы и темные потеки крови на шее и гимнастерке. – Ишь сколько кровищи вышло.
– Ничего, заживет, – приободрился Сазонов.
– Не геройствуй, не надо! – пристрожил его Красильников и подсел к столу. Неторопливо надел очки и стал раскладывать перед собой найденные у подполковника бумаги.
Лев Борисович, сидевший неподалеку, не удержался, зыркнул острым, цепким взглядом по этим бумагам и тут же отвел глаза, снова приняв безразличный вид. Лишь большие пальцы рук опять стали торопливо выделывать замысловатые фигуры.
Семен Алексеевич на мгновение покосился на руки Федотова, с улыбкой подумал: «Чудно! Владеет-то собой как, а с руками справиться не может».
– А нервишки у вас, Лев Борисович, я замечаю, неважнецкие. Лечиться бы надо, – сочувственно сказал Красильников Федотову, продолжая неторопливо разбираться в бумагах.
– Вы это к чему? – встревожился Федотов и тут же сделал вид, что не понял Красильникова.
– К тому самому, что… есть та бумажка, которой вы сейчас так боитесь. Вот она… – Семен Алексеевич сдвинул ниже на нос очки, стал внимательно рассматривать потертый на сгибах лист бумаги. – Самим командующим Добровольческой армией Ковалевским подписанная. С печатью. Все чин чином… Почитать?
– Зачем? Мало ли что они там пишут! – опять напустил на себя добродушную ленцу Лев Борисович.
– Ну что это вы так? – укоризненно покачал головой Красильников. – Солидный же человек! Генерал. Гарантирует… Вот, читайте!.. Что золотишко, которое вы вручите «подателю сего», вам все сполна вернут после победы над Советами… над нами, значит, Лев Борисович!
– Пускай гарантируют, мне-то что, ни жарко и ни холодно, – попытался уклониться от прямого ответа Федотов, решивший держаться до конца.
– Понятно. Не хотите, значит, сознаваться, где вы его прячете? – настойчиво докапывался до истины Красильников, понимая, что нельзя давать своему противнику ни минуты передышки.
– Все, что прятал, вы нашли, – с откровенной бравадой ответил Федотов.
– Нет, не все! – покачал головой Красильников. – Ну ладно! Одевайтесь! Придется нам с вами в Чека продолжить эту прямо скажу, не очень приятную беседу.
Федотов молча оделся, нетерпеливо сказал:
– Ну пошли, что ли!
Однако Красильников не тронулся с места. Он стоял возле кресла, где все время сидел Федотов, и внимательно смотрел на пол. В крашеных досках слабо поблескивали шляпки двух новых, недавно вбитых гвоздей. Сидя в кресле, Федотов ногами прикрывал их.
Красильников поднял голову, сказал чекистам:
– А ну, хлопчики! Подденьте-ка еще вот эти досочки.
И тут Льва Борисовича оставило самообладание. Он покачнулся, схватился рукой за стену и тяжело опустился, почти сполз на табурет.
– Я же говорил, Лев Борисович, что нервы у вас ни к черту, – мельком заметил Красильников, наблюдая за быстрой работой чекистов. Они легко подняли доски, скрывающие тайник. Оттуда остро пахнуло сыростью, гнилью.
Сазонов склонился к тайнику, осветил тугую темень фонариком. Двое чекистов пошарили и подали один тяжеленный ларец, а за ним – другой.
– Ого-го! – не удержался от удивления Сазонов и тут же, встретив укоризненный взгляд Красильникова – мол, нужно быть сдержаннее, – бросился помогать товарищам.
Содержимое ларцов Семен Алексеевич высыпал на стол. На круглом столе выросла целая гора драгоценностей, в основном золотых монет, среди которых инородными телами выделялись кольца с крупными камнями, тонко и вычурно выгнутые серьги, тускло поблескивающие церковным золотом кресты, налитые тяжестью серебра, кулоны, легкомысленные дорогие ожерелья… И все это составляло один искрящийся, почти живой клубок.
Красильников смотрел на все это богатство спокойными, холодными глазами.
– И это – тоже на старость? – жестко спросил он. – Долго же вы жить собирались, господин Федотов.
– Меня… расстреляют? – ослабевшим голосом спросил ювелир, потеряв былую респектабельность.
– Это решает военный трибунал, – неопределенно ответил Красильников: не в его правилах было добивать поверженного противника.
– Чистосердечные показания облегчат мою участь?
– По крайней мере, в этом случае вы хоть можете еще на что-то рассчитывать.
– Хорошо! Теперь, когда я нищий, я могу быть откровенным и чистосердечным, – даже пошутил Федотов, но дрожь в голосе выдала его. Он смолк, едва не захлебнувшись рыданием.
Глава тринадцатая
Звонили настойчиво, неотрывно. И оттого, что было уже утро и в окна процеживался благожелательный свет, Викентий Павлович без опаски прошел к калитке, отодвинул задвижки, открыл замки и… отступил, отшатнулся. В дверном проеме встал, заслонив собой улицу, Красильников, сзади него были еще двое.
– Викентий Павлович Сперанский? – коротко бросил Красильников, скорее утверждая, чем спрашивая.
И по тому, как эти трое холодно смотрели, как деловито шагнули во двор, обтекая Сперанского, он понял: это из Чека.
– Д-да, – растерянно отозвался Сперанский и тут же попытался скрыть смятение, широко, приглашающе взмахнул рукой – жест, однако, получился запоздалым и ненужным: все трое уже были во дворе.
– Мы из Чека. Вот ордер на обыск. – Красильников обернулся к своим помощникам, приказал: – Позовите понятых, и приступим.
– В чем, собственно, дело? – все еще пытался взбодриться Сперанский. А сам лихорадочно прикидывал: «Обыск или арест? Если обыск, то все еще может обойтись. Арест – значит, дознались. Спокойнее! Спокойнее…»