Реальностью было одно — Том умер. Сначала, находясь в состоянии жуткого шока, Мама заплакала. Да. Но она никогда не позволяла факту его смерти угнетающе действовать на семейную атмосферу. Наш дом не был средоточием грусти.

У моей сестры Пег был сын Том, который погиб во время войны во Вьетнаме. Сначала пришло извещение, что он пропал без вести, потом вторичное — что погиб. Однажды племянница стала рассказывать о нем — он был таким-то и таким-то — другим младшим детям. Ее рассказ услышала Пег.

— Не надо об этом рассказывать! — сказала она дочери.

— Но… — возразила та.

— Никаких но, — строго ответила Пег. — Он умер. Мы все любим его, но его больше нет. Не трави себя. Это бесполезно.

Она, конечно, права.

Как бы там ни было, этот случай как бы отделил меня от того мира, какой я знала прежде.

Я попыталась было ходить в школу, но — надо сказать — я была… я чувствовала себя одинокой. Я знала нечто такое, чего не знали девочки: трагедию.

Их распирало любопытство, а я не любила разговоров на эту тему, вообще ее не касалась — не хотела, не говоря уже о том, чтобы обсуждать подробности. Учебный год закончился в конце мая, и я уже не вернулась в школу. Осенью начала брать частные уроки у учителей.

К счастью, я была рослой для своих лет и хорошо водила, поэтому Мама разрешила мне ездить на своей машине к преподавателям: физика, английский, французский, история. Я могла бы делать это и на велосипеде, но на машине было куда лучше. Поскольку начальник полиции был постоянным клиентом Папы, его подчиненные старались не замечать меня. В самом деле: все шло хорошо до того злополучного дня, в который нам с Мамой предстояло поехать в Брин Мор. Я отправилась в Хартфордский гольф-клуб, чтобы взять там свои клюшки. Я много слышала о Мэрионском крикет-клубе, а так как он находился рядом с Брин Мором, то и решила вступить туда.

Я ехала по Эйсилим-авеню — широкому проспекту, — когда справа, с боковой улицы выехал старичок, за ним было преимущество проезда. Чтобы не столкнуться с ним, я выскочила на встречную полосу. Вместо того чтобы резко развернуться и тем самым избежать аварии, он сделал тот же маневр, что и я, и мы благополучно столкнулись. В довершение всего я успела еще снести полицейскую будку с телефоном. К тому же я разбила бок машины старичка. Сам он, слава Богу, не пострадал. Он расплакался и обнял меня. Ну, решила я, теперь самое время, наверно, и мне поплакать. Так я и сделала.

Начальник полиции позвонил Папе:

— Привет, Хеп. Вы слышали насчет Кейт?

— Она столкнулась с одним старичком на Эйсилим. Врезалась ему в бок. Разумеется, он виноват, но и она, конечно, не права.

— Да, именно так. Хотя вот еще, Хеп, она снесла полицейскую будку. И мне ужасно неприятно говорить, но передок твоего старенького «рео» тоже совсем плохой… О, думаю, пяти сотен вполне хватит, чтобы покрыть все издержки, Хеп.

Мама и я отправились в Брин Мор поездом.

Достаточно происшествий!

Мои ученические годы были очень приятными. Как уже сказано выше, я ежедневно занималась гольфом у Джека Стейта. Похоже, из меня получался очень хороший игрок. Я могла бить почти на милю и очень технично работала с шарами. Единственное, в чем была слабовата, — это ведение клюшкой. О Боже! Интересно, тряслись ли тогда у меня голова и руки. Не то чтобы это было уж очень заметно, а просто чувствовалась неуверенность. Словом, как бы там ни было, но гнать мяч в лунку легкими выверенными ударами я не умела. И тогда — и теперь — и всегда.

Меня очень утешало то, что я не обязана ходить в школу и общаться с девочками. Мои две действительно верные подруги — Али Барбур и Тимми Робинсон — бросили Оксфорд и поступили в школу Этель Уокер в Симсбери. Относительное одиночество не угнетало меня. У нас была швея — Мэри Райан, которая, как правило, приходила по четвергам. Я всегда с ней беседовала. Она была ирландкой. Очень красивая женщина. А еще у меня был свой маленький театр, который я сама смастерила из деревянного ящика. В днище ящика через каждые полдюйма были сделаны щели, в которые можно было вставлять декорации и актеров. Я сочиняла разные сюжеты.

Был у меня и занавес, который можно было поднимать и опускать. Я показывала представления братьям Дику и Бобу. Им вроде бы нравилось.

По субботам Папа водил нас в кино на вечерний сеанс. В городе было три кинотеатра, которые мы могли посещать, — «Стрэнд», «Мэджестик», «Эмпайр». В «Эмпайре» показывали вестерны, и там легко было парковать машину. Немые картины с Томом Миксом — Уильямом Хартсом. Мои вестернские киногерои. Я обожала кино. До сих пор обожаю. Какое замечательное искусство! Леатриче Джой и Томас Мейан в «Непреднамеренном убийстве».

Я должна рассказать все до конца. Был еще кинотеатр «Поли» — на Мейн-стрит. Мы никогда не ходили туда, потому что там демонстрировали водевили, а Папа был к ним абсолютно равнодушен. И вот однажды произошла забавная история. Мама почти никогда не бывала с нами в кино. Ей казалось, что кино — это глупо. Ну да ладно. Помню случай в «Мэджестик». Поскольку Папа оказался занятым, в кино нас повела Мама. Картина была очень сентиментальная, но Маму она почему-то необычайно забавляла. Мама смеялась во весь голос прямо-таки гомерическим смехом и никак не могла остановиться. В партер спустился билетер и попросил ее покинуть зал. Мне было стыдно. Такой позор. Понимаете, Мама просто не получала удовольствия от киносюжетов. Она была очень рациональна. Удивительно, что волею судеб у нее родилась дочь, ставшая кинозвездой.

Родители, как правило, смотрели все хорошие пьесы, которые шли в театре Парсона. Если мы изъявляли желание посмотреть спектакль, они покупали нам билеты на дневное представление. Наши посещения были нечастыми. Я подговаривала Дика и Боба ходить в аптеку и покупать там для меня киножурнал. Журналы эти казались мне замечательными. Одновременно они покупали себе и мне сливочное мороженое, покрытое фруктовой помадкой и шоколадным порошком. Такое мороженое называлось «шоколадным империалом». Деньги на эти деликатесы я зарабатывала уборкой снега с нашей аллеи зимой и обрезкой веток и стрижкой травы на лужайках в остальное время года.

Дом № 133 по улице Готорн, так давно занимаемый нами, подлежал сносу, и «Эрроу электрик» намеревалась расширяться именно за счет поглощения территории нашего участка.

Папа, с четырьмя детьми и с пятым на подходе, не мог ждать в такой ситуации. Он нашел дом № 352 на Лорел-стрит, даже в малой степени не идущий в сравнение по красоте с домом № 133, но лучший из того, что имелось в наличии на то время. Папа отремонтировал его, причем за вполне умеренную сумму. Мы собирались уже было переезжать, как вдруг «Форест стрит ассошиэйшн» приобрела дом № 133 как исторически ценное здание. Они тут же поставили в известность Маму. Она стала уговаривать Папу остаться в старом доме. Однако Папа проявил твердость и отказался. Сказал, что он арендовал дом на два года и что назад хода нет. И мы переехали.

Мама обожала дом на Готорн, и он и усадьба имели какой-то неуловимый шарм и индивидуальный облик. Она расстраивалась при мысли о доме на Лорел-стрит. Я считала, что Мама права: дом № 133 был и неповторим, и красив; дом же № 352 был в самом деле неказист. Бедная Мама. Она так никогда и не смогла забыть этого. Мне пришла на память такая мысль: если у вас есть выбор, следует быть очень предусмотрительным, чтобы не пойти по какой-то дороге лишь потому, что вы так предварительно запланировали. У вас есть выбор, будьте очень внимательны, чтобы не оказаться под сильным влиянием того, что имеет существенное значение только в беге на длинную дистанцию. Мы не были богаты, и Папа думал о потраченных деньгах.

Мы жили в доме № 352 и, кроме того, купили часть усадьбы по адресу Блумфилд-авеню, 201, что напротив Хартфордского университета. Там мы собирались построить замечательно красивый дом.

Том и я родились на Гудзон-стрит, в доме № 22.

Дик и Боб родились в доме № 133.

Мэрион и Пег родились в доме № 352.