Репетиции начались, кажется, в ноябре 1931 года. Я оделась по последней моде, обула туфли на высоком каблуке. Это было моей первой ошибкой: теперь я стала выше Лесли Говарда. Я старалась пригибаться, а в обеденный час сбегала домой и переобулась в туфли на плоской подошве. Они не очень смотрелись, но главным в тот момент было: как смотрится он?

С самого начала я почувствовала, что чем-то не устраиваю мистера Говарда. Старалась и так и сяк подладиться… Быть ласковой, женственной… Какой только я не старалась быть, чтобы свести к минимуму чересчур энергичные проявления моего характера. Я прилагала неимоверные усилия — ничто не помогало. Запомнился один неприятный эпизод, когда я сказала: «Нет ли у вас каких-либо пожеланий относительно моей игры, мистер Говард?» И он ответил — я ничего не выдумываю, именно так и ответил: «В сущности, мне совершенно наплевать, как вы играете, моя дорогая».

Вот так… Деликатности в его ответе не было ни на йоту. И я, естественно, растерялась, просто лишилась дара речи. И пошла восвояси. Возможно, он был в дурном расположении духа. Мне никогда не приходило в голову, что он считал меня чем-то, недостойным его внимания.

На следующий день нам нужно было репетировать наши диалоги. Надо было ехать в район западнее Восьмой улицы. У меня была машина. Еще шла первая неделя репетиций. Я предложила Уолтеру Абелю, который по пьесе был моим поклонником, подвезти его. Пока мы добирались, выяснилось, что решили репетировать сцены с женой главного героя, так что на один день нас освободили. Я сказала Уолтеру, что отвезу его обратно домой. По пути в город — он жил на Восьмой авеню — я рассказала ему, как ужасно волнуюсь, как хочу, чтобы роль позволила мне утвердиться, что Фил, в сущности, написал ее для меня. Что…

— О, — сказал Уолтер, — в этом деле ничего просто так не бывает. Как это ни смешно. Разумеется, роль замечательная. Но будут другие.

— О, не для меня, — посетовала я. — Вот в чем дело.

Я высадила его. А когда ехала в гараж, невольно задалась вопросом: а не пытался ли он подсказать мне, почему мы не репетировали? Нет ли чего?.. О нет…

Я вернулась домой. Только открыла дверь квартиры, как услышала телефон. Звонил мой брат Дик, из Гарварда. Он начал рассказывать мне, какую замечательную вечеринку устроят они в мою честь по случаю премьеры и моего дебюта в Бостоне.

Предчувствие.

— Нет, — сказала я. — Еще сглазите. Не надо ничего планировать.

И в этот самый момент раздался стук в дверь.

— Вам телеграмма, мисс Хепберн, — сообщил мистер Брайс, наш консьерж.

— Просуньте ее под дверь, пожалуйста, мистер Брайс.

Я закончила свой разговор с Диком. Прошла к двери. Небрежно вскрыла телеграмму. Она была от Джильберта Миллера.

«Согласно пункту 1 Вашего контракта уведомляем Вас данной телеграммой об истечении срока. Джильберт Миллер».

Уволена… О Боже… Нет… Ведь я несколько месяцев ждала этой роли. И она как нельзя подходит мне. Почему? Так обидеть. За что? О нет! Нет-нет, тут, вероятно, какая-то ошибка! Позвоню-ка Филу Барри. У меня был номер его телефона. После бесчисленных попыток я наконец дозвонилась-таки. Он принимал душ. Я представилась и сказала, что у меня очень важный вопрос. Фил взял трубку.

— Меня уволили.

— Да, я знаю.

— Но почему… за что уволили?

— Ну, если уж говорить правду, пусть и горькую, то ты не показалась в должной мере убедительной.

— О да… Понимаю… О Боже… Да… Нет… Благодарю. До свидания.

Я повесила трубку. Момент был отчаянный. Меня уволили, потому что моя игра не была убедительной. Но я хорошо играла, разве не так? Я так старалась! Роль словно по мне скроена. Что же было не так? И выпячивания никакого с моей стороны не было. Я сдерживала себя. Конечно, я чувствовала, что не нравлюсь Говарду — то есть, может, рост мой его не устраивал: то выше, то ниже его… Может… В общем, что-то ему не нравилось. И никакой платы. Ни цента. А я ведь четыре месяца ждала эту роль. Некрасиво. Да, совсем некрасиво. Нечестно. И все об этом узнают. И как это объяснить? Что ж, надо просто сказать, что меня уволили. О, какой это был удар. Он выбил меня из седла. Хорошо бы скорее получить другое предложение. Я чувствовала себя никому не нужной. Мучилась вопросом, где же я все-таки споткнулась? Чувствовала, что могу играть ту роль. Я все еще брала уроки у Фрэнсис Робинсон-Даф. Она не мучила меня. Я же старательно следила за своими «пи» и «кью». Старалась быть мягкой и приятной. Почему, черт возьми, они уволили меня? Я совсем неплохо исполняла ту роль. Причины предыдущих увольнений были мне понятны. Но это увольнение — нет. Это была моя роль. Почему…

Уже потом кто-то из знакомых четы Миллеров рассказал мне, что в тот день, когда меня уволили, жена Джильберта — Китти Миллер — сказала: «Дурачки вы, мальчики. Эта девушка когда-нибудь станет большой звездой. Вы просто боитесь, что она затмит собой сам ваш спектакль». Интересно, действительно ли она так сказала? Может быть, да. Может быть, нет. Как бы там ни было, это пролило бальзам на мою душу, и, хотя я никогда не встречалась с Китти Миллер, я, разумеется, всегда восхищалась ею.

Таковы были мои дела. Снова уволили. Вытолкали в шею без зазрения совести. Найти работу. Найти работу…

Телефонный звонок. Не соглашусь ли я сыграть вместе с Лореттой Тейлор в «Алисе у камина»? Режиссер-постановщик — Билл Брейди-младший. Дважды спрашивать им не пришлось.

Мы приступили к репетициям. У меня была крохотная роль. Все сидели кружком и читали пьесу. Билл-младший по ходу чтения поправлял меня в том или ином месте, на что Лоретта говорила: «Нет-нет, Билл. Давайте сначала посмотрим, что она сама хочет предложить». Я так и не узнала, действительно ли она считала, что у меня есть что предложить. Вечером первого репетиционного дня мне позвонил некто Гарри Мозес и предложил участвовать в бродвейской постановке пьесы «Супруг воительницы». Я прочла сценарий. Роль показалась мне чудесной. Если получу ее — откажусь от «Алисы у камина».

Роль я получила. Вскоре они решили, что их больше устроит Джин Диксон. В течение целых сорока восьми часов я считала, что потеряла обе роли. Потом они все-таки остановили свой выбор на мне.

«Супруг воительницы»

«Супруг воительницы» первоначально была одноактная пьеса, написанная Джулианом Томпсоном, главой компании «Маккессон энд Роббинс». В основу был положен древнегреческий миф о любви Антиопы и Тесея. Пьеса ставилась «Комеди Клаб» — любительской труппой, работавшей в очаровательном маленьком театре на Тридцать шестой улице. Хоуп Уильямс играла главную роль Антиопы. Хоуп — настоящее дитя нью-йоркских «Четырех сотен». Элегантная оригинальность, независимость, цельность. Милый нью-йоркский акцент. Открытость стиля. Замечательные внешние достоинства. Пластичная фигура, мальчишеская прическа. И походка. Ее походка вызывала в памяти дикую лошадь прерии. Изящная и ни на кого не похожая. Она умерла совсем недавно. В возрасте девяносто одного года.

Ее первой действительно профессиональной работой была маленькая роль в «Парижском союзе» — пьесе Филипа Барри, с участием Мейдж Кеннеди. Ее первое появление сводилось к тому, чтобы пройти по сцене из одного конца в другой и исчезнуть. На ней было украшенное разными сборками и оборками воздушное платье невесты и огромная шляпа. Она выходила с одной стороны. Исчезала в противоположной. Прямая походка. Раскачивающиеся руки напоминали ветряную мельницу. Стоило ей пройти половину расстояния сцены, как публика взрывалась аплодисментами. Хоуп не понимала, почему все смеялись. Ей и в голову не приходило, насколько велико было несоответствие ее платья и походки. И она продолжала идти по сцене. Публика горячо аплодировала. За кулисами, на выходе, ее ждал Артур Хопкинс — постановщик, и она попала в его объятия.

— Я так и думал, — сказал Хопкинс.

— Что? — поинтересовалась Хоуп.