А потом спросил, понизив голос до еле слышного шепота:

– Скажи… Ты со мной очень несчастна?

Несчастлива ли я? Нет! Имея любящего мужа и прекрасного сына считать себя несчастной – значило бы, без всякого преувеличения, гневить бога. Но я не могла заставить себя следовать совету умных людей. Совет был прост: человек, однажды сделавший ошибку в выборе спутника жизни, должен серьезно пересмотреть свои взгляды на брак, изменить критерии подхода к выбору. Иначе он подсознательно будет тянуться к такому же типажу партнера, с которым однажды не сложилось.

У меня это не получалось, совсем не получалось! Но, возможно, думала я, в нашем выборе – удачном или наоборот – есть некая закономерность? Может, еще находясь в поиске своей судьбы, мы уже заранее обречены на тот или иной результат?

Да, я вышла замуж от отчаяния – и еще потому, что мне выпал лотерейный билет, о котором мечтает любая женщина: мне встретился такой душевный, такой надежный парень! Прошло более четырех лет, а Юрка по-прежнему был замечательным, любящим, добрым. Имел руки золотые, хорошую работу, прекрасный характер. Но…

Бог мой, как же мне было с ним скучно! Просто нестерпимо! Его образцовая правильность придавала нашей жизни невыносимо пресный вкус. «И вот так размеренно и чинно мне предстоит существовать всю жизнь?! – в ужасе думала я. – Да лучше бы он не умел забивать эти проклятые гвозди или чинить краны. Но был бы способен сорваться, психануть, уехать… Устроить грандиозный скандал! Вспылить – и заставить меня пережить минуты встряски, после которой сладость примирения так маняща и желанна…»

И я вспоминала, вспоминала, каждый день вспоминала Сергея… Наши шумные ссоры и такие же бурные примирения, наш красивый роман со спонтанными («а почему бы нам не сделать это?») поездками к морю, сколько угодно стихов и цветов. Он не умел ничего делать руками и не находил никакого удовольствия в том, чтобы, разложив на столике в гостиной газету, покопаться отверткой в сломанном утюге под ежевечернее бурчание телевизора. Но он слагал мне поэмы, и разве мне было дело до остальных мелочей, например, до того, что Сергей и понятия не имел о том, каким концом вбивается в стену гвоздь! Когда-то меня одновременно и раздражали, и умиляли его романтизм, непрактичность, вздорный характер. У нас в доме постоянно текли краны. Из-за его безалаберности ни одну вещь нельзя было найти. Это было порой совершенно невыносимо – но зато! Зато! С Сергеем никогда не было скучно!

И я продолжала жить с ним, моим единственным и любимым – да, я жила с Сергеем, правда, только в моих воспоминаниях и снах. Иногда, во время особенно упоительных сновидений, я просыпалась – и в полумраке комнаты видела, что Юрка тоже не спит. Он внимательно смотрел мне в лицо. Черты его разглаживались, становились мягче. Сквозь них проступала нежность.

Он любил меня. И это раздражало меня все больше и больше, и порой казалось, что я уже не в силах этого выносить…

– Ванечка, ну зачем же ты сандалии-то неправильно надел? Вон, посмотри, у тебя они в разные стороны смотрят!

– А они поссорились, – нашелся сын, которому ужасно лень было перезастегивать обувку.

Как-никак, ему шел уже пятый годик, и такой взрослый мужчина должен был найти хоть какие-то аргументы в свое оправдание.

– Нет уж, милый, ты давай переобувайся. А потом мы пойдем гулять.

Ванечка поднимает головенку, склоненную над сандалиями, и спрашивает с комично-хищным выражением:

– А мороженое купишь?

– Там видно будет, – педагогично уклоняюсь я от прямого ответа.

– «Там» ничего не видно, – ворчит сын. – Все хорошее прямо отсюда можно увидать!

Я прячу улыбку и поправляю на своем херувимчике воротничок. Ах, какой же у меня славный красивый мальчик! Ничто не сравнится с этим шелком кудрявых волос, бархатистотью щечек – персик, настоящий персик! – румяным ртом с чуть припухшей верхней губкой и блестящими, как смородина, глазами. Не выдерживая, я обхватываю сына обеими руками и зарываюсь лицом в мягкие, пахнущие детским сном и карамелью волосы.

– Деточка ты моя славная! Малыш…

– Ну мама! Я не деточка, я мужчина! – Он сердито отстраняется. И начинает теребить меня: скорее! Скорее! Ты же обещала, что мы пойдем гулять!

…А на улице было так хорошо! Мы погрузились в теплое парное молоко июльского дня. Даже обычный шум городских улиц с их пылью и суетой не мешал нам наслаждаться прелестью лета, любимого времени года для нас обоих. Тем более что вскоре мы свернули на дорожку парка, и звон бодрых трамваев, монотонное бормотание ресторанных зазывал и газетных торговцев остались позади. Мороженое было куплено, и, вложив теплую ладошку в мою руку, Венечка с удовольствием вышагивал по посыпанной песком дорожке, слизывал тающую на глазах молочно-шоколадную массу и вертел во все стороны головой, как молодой галчонок.

– Смотри, как много людей! Все гуляют, как мы.

– Кто-то гуляет, Ванечка, а кто-то идет по своим делам.

– Ну, я понимаю. Я умный! Вон у меня какая башка на голове!

Я смеюсь. Ванечка косит на меня обиженным глазом, отворачивается, сердится. На минуту его лицо омрачается наехавшими на глаза темными тучками бровей. Но мой сын совсем не умеет долго оставаться сердитым. Пешеходы, обгоняющие нас или идущие по параллельным дорожкам, вновь привлекают его внимание.

– Мама! А у нас в городе сколько живет людев?

– Людей? Много, Ванечка. Двенадцать миллионов с лишним.

– Ого! И лишние есть!

Я снова смеюсь и, чтобы опередить новые обиды, крепко-крепко прижимаю сына к себе. Он брыкается – он взрослый! – и высвобождается. С губ вот-вот сорвутся обиженные слова.

И вдруг…

– Вера! Это ты? Боже мой, неужели это ты, Вера?!

От звука этого голоса, раздавшегося за спиной, по моему телу прошла мгновенная и острая боль, как от удара током. Склонившись над сыном, вцепившись в Ванечкины плечи, я замерла в нелепой позе и боялась повернуться. «Послышалось… Этого не может быть, мне послышалось…» – молнией пронеслось у меня в голове. За считанные мгновения я почти сумела себя в этом убедить, осталось только повернуться и увидеть своими глазами, что ничего этого нет, ничего этого нет, ничего этого нет…

– Вера! А ведь это и в самом деле ты!

Я оборачиваюсь. Нет, мир не сошел с ума, и сама я тоже не нахожусь под властью внезапно ожившей ночной галлюцинации. Это он, это Сергей. Герой моих ночных сновидений. Злой гений моей несчастливой семейной жизни. Отец моего ребенка. Человек, которого я люблю…

– Вера! Ну надо же, какая встреча! Сколько же лет прошло?

Он стоит – высокий, такой знакомый, чуть-чуть оплывший за эти годы, и солнце, пропустившее лучи сквозь его волосы, беспощадно высвечивает залысины, проступающие даже сквозь умелую парикмахерскую укладку. И как пополнело его когда-то красивое лицо, и почему оно стало таким красным? И круглые валики раннего жирка подпирают с обеих сторон воротничок рубашки. Да, он сильно постарел, гораздо больше, чем можно было ожидать, – ведь прошло всего пять лет… Но в то же время он и остался прежним, вот эта его улыбка, вот эта вот, проступающая не только на губах, но и лучиками морщинок возле глаз, вот эта улыбка, от которой теплеет на сердце – она обращена ко мне!

Сергей шагнул ко мне, протянул руки.

– Вера, Вера! Ты и представить себе не можешь, до чего же я рад тебя видеть!

И в его глазах только одна улыбка – искренняя, светлая. Он действительно рад меня видеть, и он смотрит на меня, любуется мною, как на давно знакомую полузабытую картинку, которую когда-то любил, а потом засунул между пыльными книгами в дальний угол шкафа. И вот теперь достал и рассматривает с детским восторгом, и никакого чувства сожаления или вины – он просто рад, что картинка так хорошо сохранилась и что, глядя на нее, можно заново пережить то, что когда-то роднило его с этой безделушкой.

– Здравствуй. – Как это хорошо, что мне удалось сказать первое слово без дрожи в голосе! – Действительно, неожиданная встреча. А тебя совсем не узнать.