И у нас получилось, почти все… У нас была игра… И он согласился на то, чтобы… Потом он уехал… А когда он вернулся, я устроила истерику… Прямо в клинике…

У меня все время организм в стрессовом режиме. Я не могу… Дикое перенапряжение… Я ложиться вообще боюсь. Это от симптома зависит. Меня все принимают за истеричку… Я не истеричка. Я борюсь каждую секунду, чтобы облегчить свое состояние. Психолог говорил мне, что не нужно искать другого врача, симптом сам собой «рассосется» к 26 годам. Не рассосался…

Если я поем что-то не то, появляется симптом. Он возник искусственно. Сразу после начала месячных. Меня тошнило, я плевалась. Воспалился кишечник, а потом желудок… Мама лежала, не обращала внимания, не готовила мне. Я ходила голодная, очень нервничала. Меня тошнило от страха.

У меня появились такие спазмы в кишечнике, на весь класс. А я была лидером до этого. «Классная» отсадила меня от своего сына, он сказал, что его от меня тошнит. Когда эта проблема возникла, все обрадовались, даже ближайшая подруга — меньше конкуренток… Женщины— всегда конкурентки. Они должны все время что-то искать — мужчин, ласку, тряпки там всякие, краситься, приспосабливаться. Мужчинам всего этого не нужно…

Я все события в своей жизни помню — и опухоль, и месячные, и как появился симптом… Я не могу только точно назвать — когда… И после этого ничего не помню. Он меня мучит постоянно…

Я боюсь, что ребенка не смогу родить. У меня все сжато, у меня спазм всех внутренних органов. И все больное, все немеет, и почки больные, и пищевод… И онемение лица… И мама моя меня бьет. Она лицо мне «скрутила» руками… Она меня доводит… У меня теперь другое лицо… А потом она меня гоняла и била ногами, а я просила: «Мама, помоги мне!»…

Я потом поехала к психологу и сказала, что мама ни в чем не виновата. Женщины вообще не виноваты. Это мужчины во всем виноваты.

Я не хочу жить с мамой. Я не хочу с ней встречаться, даже после того, как она снова ушла к отцу и оставила меня в этой ужасной квартире. Я хочу уехать к бабушке. Она меня очень любит, но она — против, так как уже очень старая…

Мама учила меня, что нужно все скрывать… Я пыталась. У меня есть потребность говорить с кем-то. Но у меня не истерия.

Я боюсь симптома. Я рака не боюсь… Сейчас скажу. У меня непроизвольно газы отходят. Ну вот, сказала (пациентка облегченно выдыхает и какое-то время молчит).

Мне казалось, что я выздоровею, когда найду мужчину. Я думала, что я поцелуюсь с мальчиком— и пройдет. Влюбилась в 16 лет во взрослого парня, призналась ему, а он, оказалось, любит мальчиков. После этого у меня был шок, поднялась температура… Но тут я начала учиться в институте,

это меня спасло. А когда влюбилась во второй раз — уже ничто не спасло…

На этом время сессии истекло, о чем я известил пациентку, после чего она добавила: «Мне никто не должен верить. Я — чудовище. Извращенка!». Мы договорились продолжить эту тему на следующей сессии.

11-я сессия

Она входит и, пристроившись на краешке кресла, глядя, вроде бы, в мою сторону, но, скорее, куда-то мимо меня, спрашивает:

Я вам нравлюсь?

Нравитесь, — отвечаю я, — и мне хотелось бы, чтобы вы меньше страдали.

А как я вам нравлюсь?

Как интересная молодая женщина,

с которой приятно общаться.

А вы мне верите?

А какие у меня основания не верить?

Я хотела еще спросить… — Пациентка задумывается, и я возвращаю ее к правилам сеттинга:

Мы договаривались, что говорить в основном будете вы, а вопросы, при необходимости, буду задавать я. Помните? (пациентка смотрит мимо меня и кивает). Итак, продолжим. Вы помните, на чем мы остановились? Или хотите сменить тему?.

Пациентка ничего не отвечает, а затем устраивается поудобнее, одновременно как бы съеживаясь и вдавливаясь в кресло, и начинает говорить.

Нельзя все «сливать» на маму. Здесь и моя вина, хотя мама провоцирует. Она бьет меня, нож хватает… Один раз надела на меня мешок целлофановый и начала душить, и я поняла, что не только у меня проблемы…

Но я и сама такая. Я побила весь хрусталь, все двери стеклянные в квартире. Поранила ногу… Я боялась этой квартиры. Я на стене в кухне писала маме письма, чтобы она заметила: «Мама, я хочу отсюда уехать. Я не могу здесь жить». Но она говорила, что мы не можем.

После того как пациентка с большим трудом смогла наконец более конкретно обозначить свой симптом, она вновь ушла в длительные воспоминания о периоде учебы в школе, в институте, а также — о ее попытках найти постоянную работу. Я не пытался вернуть ее к «симптому», понимая, что ей требуется некоторый период отдыха от прикосновения к этой мучительной для нее теме и бессознательного страха чего-то еще, что за ней скрывается.

Периодически она сама пыталась вернуться к ней, но явно не была к этому готова. Приведу одну из достаточно типичных для этого периода («отступления» от болезненных воспоминаний) фразу, которая в самых различных вариантах звучала неоднократно.

Мне хочется так много объяснить вам… Боюсь, не смогу. Я хочу как можно лучше объяснить мои симптомы… Мне чего- то не хватает… Нужно что-то еще… Может, вы подскажете?.

Что мне стоило бы подсказать?

Гм… Если бы я знала….

В другой раз она пыталась сделать то же самое, прибегнув к своим сновидениям.

Я хотела рассказать вам про свои ночные кошмары, но не могу. У меня их много… От одной ссоры до другой… Мама легко надевает маску — мы поссоримся, а с подругой она — «хи-хи-хи» да «ха-ха-ха»…

Потом, в потоке никак не связанных с мамой воспоминаний, вдруг «выскочила» еще одна фраза: «Я раньше маму даже дурой не называла. Потом стало хуже. — Сначала— «дура», потом— «сволочь», а потом— мат… Я хочу быть правильной. Но не могу. Это не моя вина… А может быть, и моя… Не моя!».

16-я сессия

На 16-й сессии она все же смогла обратиться к своим травмирующим сновидениям.

Сегодня мне опять снился кошмар… Я на берегу моря, и буря. И мама, вроде бы, тонет. А я ее оттуда вытаскиваю, в ночной рубашке, белой. И состояние — как конец света, горя, дошедшего до предела. Это все.

Я редко интерпретирую сновидения своих пациентов, предоставляя делать это им самим — у них для этого гораздо больше информации и возможный диапазон значимых ассоциаций. Но в данном случае я спросил: «Спасли маму и ощущение горя?». Пациентка ответила, но, скорее, не на мой вопрос, а просто продолжая цепь своих спровоцированных сновидением ассоциаций.

Я маму воспринимаю как жертву… Мои истерики она прекращала тем, что говорила: «Я умру. Я смертельно больна. У меня рак». Она хотела, чтобы я ее жалела… Она говорила, что у нее нет мужчин из-за меня. Она мне как-то сказала, что родители детям ничего не должны. У меня амбивалентное отношение к ней. Но смерти я ей не желала… Я думаю, она специально сделала мне этот невроз…

Зачем?

Чтобы распоряжаться моей жизнью…

Пациентка еще немного помолчала и сменила тему, но предварительно добавила: «Мне с вами трудно говорить. Я всегда стараюсь манипулировать людьми, а с вами не получается. Вы молчите, и не за что зацепиться… Правда, до этого мне никто не давал такого права высказываться — один стеснялся, другой вообще меня боялся…».

17-я сессия

На следующей сессии она еще раз вскользь коснулась темы того же сновидения.

Я вам прошлый раз рассказывала сон… Я делаю ужасные вещи… С мамой… Говорю ужасные вещи… Я не могу рассказать.

И она снова сменила тему.

21-я сессия

Еще через несколько сессий пациентка сказала, что ей уже не о чем говорить. Точнее — она не знает о чем еще говорить, так как, по ее мнению, все уже сказано. Она попросила меня либо дать какие-то советы и интерпретации, либо предложить ей какую-то конкретную тему. Я предложил ей вернуться к теме ее сексуальной жизни. Она согласилась, и еще несколько сессий мы говорили о первых поцелуях, переживаниях, связанных с началом месячных, опытах мастурбации, когда в конце очередной встречи в цепи ее ассоциаций вновь появилась мама. Отчасти это было неожиданным, но гораздо больше — давно ожидаемым.