Она расслышала только слово «хозяин».

— Благоверный мой уехал, — закричала она.

— Кто?

— Мой благоверный, супружник мой! — заорала она ему прямо в ухо.

Он отступил на шаг и зажал уши.

— Женитесь?

— Скоро… в город… за разрешением.

Йорген смотрел на нее все еще немного недоверчиво.

— Это правда, — прокричала она, сложив руки рупором у губ, и несколько раз энергично кивнула.

Ошарашенный Йорген не знал, плакать ему или смеяться. Доводы рассудка были за то, чтобы радоваться победе своей соучастницы, и все же он почувствовал укол в сердце. И потому таращил на нее глаза безо всякого выражения.

— Ты что, язык проглотил? Али не рад?

Он не ответил, только показал рукой на ошейник, который только что заметил.

— Мой брательник… пристрелил… Енни.

Он понимающе кивнул. Теперь он вспомнил тот августовский вечер, когда она поведала ему, что хочет попросить брата убить косулю. Значит, как она задумала, так и вышло. Все это напоминало страшную сказку.

— А Ханс? — крикнул он вдруг и показал рукой на открытую дверь, через которую был виден большой лес у пролива.

Она кивнула.

— Одна?

— Одна! — закричала она и кивнула.

— … вернется… хозяин?

— Завтра.

Он выбежал на галерею. Она пошла за ним и увидела, что он разматывает железную цепь. Она вернулась в помещение и даже испугалась, когда неожиданно наступила тишина. Только сверху, постепенно затихая, доносился скрип.

Стояки вращались все медленнее и наконец остановились — наступила полная тишина. После недавнего грома и грохота эта мертвая тишина угнетала. На Лизу она обрушилась совершенно неожиданно, потому что, хотя девушка уже около года служила здесь, она понятия не имела о том, как устроена и как работает мельница. Пустое любопытство было ей чуждо, и она замечала лишь то, что могло послужить ее интересам. Зато уж тут она смотрела в оба.

— Зачем ты это сделал? — спросила она вошедшего Йоргена.

— Я сегодня больше не желаю работать.

— Нет, ты будешь работать! Я ведь для того и пришла, чтобы помогать тебе.

— Ты? — он рассмеялся. — Ты же ничего не умеешь.

— А ты мне покажешь, что делать.

— Работать? Сейчас? Что за глупости!

— Конечно, работать. Здесь стало совсем скучно — как в гостиной. Гораздо веселее было раньше, когда ничего не было слышно. Мне очень нравилось.

— Но ведь нельзя было и словом перекинуться!

— Ну и что за беда! К чему болтать всякий вздор? Главное ты слышал. Он женится на мне и поехал в город выправлять разрешение.

— Само собой… но…

— Ну давай пошевеливайся. А не то я уйду.

Он неохотно направился к двери.

— Эй, Йорген!

Он обернулся.

— Скажи-ка мне, а о чем ты думал, когда я пришла, а ты сидел вот так — и она передразнила его позу.

— Я думал о тебе и о том, что ты теперь совсем не обращаешь на меня внимания.

— Не болтай вздор!

— Что вздор? Что ты не обращаешь на меня внимания?

— Все, что ты говоришь, — вздор. Гораздо лучше, когда твоих слов не слышно. Давай поторапливайся!

Он исчез на галерее.

И вот опять вверху заскрипело, стояки начали вертеться, и через несколько секунд на мельнице шумело и грохотало пуще прежнего.

Йорген подошел к воронкообразному ковшу лущильной машины и потянул за рукоятку, с помощью которой открывалась задвижка. Лиза вздрогнула, потому что теперь заклокотало и забурлило вдвое против прежнего, так что казалось, пол уходит у нее из-под ног. Йорген широко улыбнулся. Лиза дала ему понять, что и она бы с удовольствием потрудилась. Он показал на гору зерна, рядом с ней; огороженная дощатой изгородью в локоть [12]высотой, она целиком заполняла один угол этажа. Лиза проворно схватила черпак и сгребла в ковш столько зерна, сколько ей позволил Йорген.

Он вспрыгнул на мучной ларь и сделал ей знак; в ответ на ее вопросительный взгляд он показал на груду мешков и на веревку с крюком, свисавшую сверху. Лиза закрепила крюк на одном из мешков и, когда ее учитель показал на тонкую веревку рядом, слегка потянула за нее. Мешок тут же пошел вверх и поднялся без всяких усилий с ее стороны — как будто он парил в воздухе сам по себе, пока Йорген не поймал его и не потянул вбок; тогда она невольно выпустила веревку и смотрела, как он устанавливает мешок на специальной подставке. Йорген вытащил крюк, развязал мешок и высыпал его содержимое в закром.

Лизе так понравилось это чудо, что она захотела сразу же его повторить. И тут она что-то вспомнила. Она рупором приложила руки ко рту и закричала во всю силу своих легких:

— Кристиан!

Йорген, который опорожнял мешок в желоб, обернулся через плечо.

— Кристиан! — вопила она.

Он уставился на ее улыбающееся лицо, потом, наконец, до него дошло. Он вспомнил, как Кристиан хотел, чтобы она помогала ему поднимать мешки, и как потом она уехала на мельничном фургоне, а он сам поднялся на складской этаж. Йорген энергично закивал, гордясь тем, что понял ее, и оба расхохотались так громко, что почти могли услыхать свой смех.

После того, как этот постав был обеспечен работой, они вернулись к лущильному жернову. Из темной дыры в полу Йорген вынул плоскую железную бадью и потряс ее, после чего зерно, которое оказалось достаточно очищенным от шелухи, отправилось в сортировальную машину. Потом Йорген вскочил на другой ларь, где чудо с мешками повторилось. Пока Йорген наполнял закром, Лиза должна была засыпать зерно в ковш и открыть задвижку; это она правильно угадала из движений Йоргена.

Йорген наслаждался и гордился тем, что вот так, мановением руки, может повелевать ее движениями. Она сама пока еще получала удовольствие от работы. Действительно не работа, а игра. Но ей вдруг стало стыдно, что она не знает, как останавливают мельницу, хотя совсем недавно ее это совсем не интересовало. И поскольку работа вскоре потеряла для нее прелесть новизны, ей захотелось посмотреть и остальные этажи, где она до сих пор никогда не бывала. Ведь мельничиха должна знать собственную мельницу как свои пять пальцев.

Вскоре оказалось, что сообщить товарищу по работе — или по игре — о своем желании, находясь рядом с поставами, невозможно. Лиза взяла Йоргена за рукав и потянула его на галерею. Вот уж здесь действительно можно было поведать другу тайну, если, конечно, кричать на всю усадьбу. Йорген понял и тут же согласился показать ей мельницу. Сначала они щедро обеспечили жернова работой, затем стали подниматься по лестнице, которая дрожала, как веревочный трап на корабле.

На следующем этаже потолок был такой низкий, что они едва могли стоять во весь рост, и было так тесно, что Йорген в страхе прижал Лизу к себе, чтобы ее платье не затянуло в какое-нибудь колесо. Огромное зубчатое колесо вместе с деревянной сетью балок заполняло почти все помещение и вертелось так быстро, что от одного его вида начиналось головокружение. Шесть стояков, которые прорастали сквозь пол из размольного этажа, были увенчаны шестернями, расположенными вокруг большого колеса. Четыре малых колеса вертелись от соприкосновения с большим, и еще быстрее, чем оно, а два, не касаясь его, оставались неподвижны. Йорген подтолкнул к большому колесу одного из этих лентяев, и оно тоже завертелась как бешеное — словно танцор на балу, который сначала важничал, стоя в углу и разглядывая толпу в лорнет, но потом, захваченный стихией танца, сам бросился в ее гущу.

Лиза сделала движение.

— Осторожнее, — закричал Йорген, — чтоб с тобой не случилось как с йомфру Метте.

Здесь, наверху, шум был гораздо тише, чем на размольном этаже, так что их уши, почти оглохшие там, все же могли воспринимать отдельные фразы, если их прокричать достаточно громко.

— А что же с ней случилось?

— Ее колесовали — на таком же вот большом колесе; ее расплющило и разорвало на куски.

— Фу, какой ужас!

Сам Йорген ужаснулся еще больше, чем Лиза. Его старое представление о мельнице как о пыточной башне вновь ожило в нем.