«Почти незаметным для наблюдателя путем происходит постепенное вытеснение по тем или иным обстоятельствам устаревающих слов и выражений новыми или наличными в языке дублетами (ср., например, «читка» вместо «чтение», «учеба» вместо «учение», «пошив» вместо «шитье», «зачитать» вместо «прочитать», «снять с работы» вместо «уволить», «учтите» [80]вместо «примите во внимание». Это движение слов по их употребляемости, передвижка в пассивном и активном запасе, как правило, не регистрируется словарями, хотя эта передвижка и является существенным нервом развития языка».

Позволим себе привести еще две цитаты из упоминавшейся выше интересной и ценной статьи К. Федина:

«Наречие «непременно» почти вышло из употребления в живом языке и изгнание его безропотно принимает литература. «Я приду к вам обязательно», говорят в обиходе. «Он обязательно хотел ее увидеть» – вторит романист. Исходные свои значения (обязанности, обязательства, обязательности) форма «обязательно» утратила, ей навязан новый смысл, прекрасно и точно выраженный словом «непременно».

«…«Благодаря» употребляется вместо «вследствие», вместо «из-за», вместо «так как», нередко вместо «в результате». Недавно редакция газеты «Известия» опубликовала протест против несвоевременной доставки очень важной телеграммы. Протест заканчивается так:

«Благодаря безобразной работе телеграфа, газета лишилась необходимой информации…»

Полемизируя с уже упоминавшимся выше Михаилом Презентом, предусматривавшим в предлоге «благодаря» «…указание на какое-то благо, на какой-то положительный результат…» (стр. 84) и протестовавшим против выражений вроде «благодаря низкому уровню», В. Гофман говорит, подтверждая, таким образом, наблюдения К. Федина:

«…ставши предлогом (в то же время оставаясь и деепричастием), слово «благодаря» вступило в новую стадию своего существования, модифицировавшую значение слова: оно стало шире в известном отношении, потеряв определенную долю своей былой знаменательности и качественно изменив характер последней». («Язык литературы», стр. 66).

Но если засилие казенщины и безответственное отношение к чистоте родного языка в Советском Союзе создают благоприятную почву для распространения неуклюжих синтаксических конструкций, то живая речь и общие тенденции современного языка дают нам такие положительные моменты, как закономерное движение от тяжелого гипотаксиса к простым, но распространенным, путем введения причастных и деепричастных оборотов, предложениям.

Краткость и собранность подобных оборотов подчеркнул и проф. Л. Булаховский («Курс русского литературного языка», стр. 288):

«Стилистическое значение деепричастных сочетаний, как способа сжато передавать смысл временных, причинных, условных и, реже, уступительных предложений, и вносить во фразу разнообразие, заменяя параллельные по смыслу типы придаточных предложений, в русском языке велико…»

Здесь развивающемуся русскому языку приходится, конечно, преодолевать много препятствий со стороны консерваторов, стремящихся удержать его на уровне эпохи заимствования, калькирования синтаксических форм с французских образцов. Но прав В. Гофман в своей книге «Язык литературы» (стр. 67), когда говорит, что

«…если бы пуристы были всесильны, в русском языке не возникли бы наши деепричастные формы, потому что постепенная утрата склонения и согласования причастий была признаком, симптомом образования этих деепричастных форм».

Естественно, что распространение деепричастных оборотов совпадает с другим процессом – «онаречиванием», ибо он является ничем иным, как отглагольной адвербиализацией. Динамичность деепричастий и их самодовлеющая значимость привели во время войны к тому, что для броскости газетных заголовков деепричастные обороты стали употребляться как самостоятельные фразы:

«Заменив мужчин» – Известия, 8. III. 1942.

«Не давая врагу передышки» – Правда, 4. VIII. 1943.

«Неотступно преследуя врага, дробя и расчленяя фронт» – Правда, 12. III. 1944.

Конечно, в книжной речи подобная обособленность невозможна, но в газетных условиях, при исключительных обстоятельствах, это всего-навсего своеобразный эллипсис.

Вообще, слишком ревностным пуристам следует помнить слова замечательного лингвиста О. Иесперсена:

«…Не совсем правильно, когда порой говорят (как, например, Габеленц), что любое нововведение является нарушением нормы или законов языка». (O. Jespersen, Efficiency in Linguistic Change, p. 16; перевод наш – Ф.).

Здесь уместно будет напомнить и об интенсификации другого вида онаречивания, когда слова возникают в результате слияния предлога с управляемым им именем существительным (в предложном падеже), что влечет и перемещение ударения, о чем имеется авторитетное высказывание акад. С. Обнорского («Именное склонение», стр. 316):

«Перенос ударения на предлоги (как и на префиксы), как известно, объясняется из закона, согласно которому нисходящее ударение исконно было терпимо только на начальном слоге… вследствие этого, оказавшись в соединении с предшествующими префиксами или предлогами, слова с нисходящим ударением на начальном слоге переносили его к началу сложения: do domu, po lugu переходили в dodomu, polugu».

Несколько выпадают из плана орфографических и грамматических изменений языка моменты, связанные с усилением полисемии слов, идущей разнообразными и часто противоречивыми путями; по сути это есть широкая метафоризация целого ряда слов. Однако если метафоризация в литературе является случайной образностью, т. е. образ употребляется единовременно – казуально, то при полисемии образность распространяется за пределы какого-либо случайного речения или литературного произведения – полисемия утверждает постоянное, повсеместное употребление слова в новом его значении, делает его узуальным.

В отличие от морфо-лексических новообразований, в которых наблюдается эпохальное явление – массовая интенсифицированная аббревиация, – в области полисемии мы находим семантические изменения. Они происходят в пределах формально старых слов, когда эти слова до- или переосмысляются. В старые меха вливается новое вино.

Проф. В. Виноградов следующим образом определяет положение со смысловой нагрузкой русских слов:

«…для современного русского языка характерно увеличение смыслового объема… имени существительного и прилагательного. Т. к. литературный язык всё шире захватывает и всё сильнее притягивает к себе сферы разных профессионально-технических диалектов, всё теснее смыкается с языком науки и техники, а также с разными профессиональными говорами и бытовыми жаргонами, то, естественно, значения многих имен обогащаются, усложняются. Смысловая емкость имен существительных возрастает (ср., напр., рост значений слов: база, квалификация, линия, лицо и т. п.). («Русский язык», стр. 56).

Разновидности этого процесса, так же как и его суть, не новы, но в послереволюционный период, по сравнению с другими эпохами, такой процесс действительно протекает более интенсивно, давая иногда внутрисемантические расширения (т. е. внутри одной и той же лексемы) на очень коротких отрезках времени. В этом можно убедиться по ряду нижеследующих примеров (после тире дается новое доосмысление):

Перемещение плана

дворник – стекловытиратель автомобиля, трамвая и т. д.

сектант – политический, партийный сектант;

тяжеловес – 1) грузовой поезд, вес которого превышает нормальный; 2) неоф. заключенный концлагеря с многолетним сроком;

вредитель – народно-хозяйственный вредитель;

треугольник – партийное, административное и профсоюзное руководство в их совмещении;

ячейка – партийная, комсомольская или какого-либо добровольного общества;

техника – оснащение; чаще военное:

Техника, техника… она шла отовсюду, двигалась по снежным полям, изрыгала огонь, сметала самые сложные, самые изощренные сооружения… (Лидин, Изгнание, 168),