Впрочем, в самом ее (и его) финале упражняться, уже безо всякого символизма, по адресу М. С. взялись подпольные рокеры (команда «Хуй забей», однако панк-частушки вроде «Товарищ Горбачев мне не товарищ» в народные массы не ушли, хватало буйным цветом возродившейся политической фольклористики).

Ан нет, вспомнилось, если угодно, символическое и контекстное — хит Александра Лаэртского «Фантик»:

С президентами всё куда определенней.

Борис Ельцин песенным персонажем так и не стал, что удивительно при такой фактуре.

Песенная путиниана, напротив, поражает — относительно и царей, и генсеков, и президентов — не только объемом и разнообразием жанров с исполнителями, но — самое принципиальное — широтой оценочного диапазона. Безусловно, песенная лирика (а мы здесь и рэп-композиции будем для простоты именовать песнями, как сами рэперы и делают), хоть и потеряна в большинстве образцов для высокого искусства, штука тем не менее тонкая. И вульгарному социологизму поддается далеко не всегда — будем это учитывать, рассуждая об оценках личности/деятельности персонажа «Путин» и гражданской позиции исполнителей.

Существенная оговорка: если в большинстве глав этой книжки мы нередко предпочитали лобовым коннотациям вокруг главного героя ароматы эпохи (от гламурных парфюмов до тюремной параши), то здесь будем пытаться представить тексты и контексты в более-менее равной пропорции.

Но начну, пожалуй, с весьма характерной истории, связанной с упомянутым подпольным шедевром «Товарищ Сталин». Песни Юза Алешковского, много лет существовавшие в устном варианте, были впервые опубликованы в альманахе «Метр о поль» (как и песни Высоцкого, кстати). Вот реплика одного из составителей альманаха, Евгения Попова (из диалогов Попова с другим писателем, Александром Кабаковым, в книге «Аксенов»: АСТ «Астрель», М., 2011 г.): «Кстати, вот еще одно доказательство того, что мы не лезли к чертям на рога. Мы же не напечатали в альманахе самую крутую песню Алешковского „Товарищ Сталин, вы большой ученый“…»

Таким образом, Евгений Анатольевич признает: составители альманаха, заклейменного официозом проклятьем «антисоветский», по возможности старались не подставляться и не публиковать в «Метр о поле» заведомо антисоветские (по их мнению) вещи.

Трудно оспаривать классика, и пусть будет хоть памфлет…

«Товарищ Сталин» даже по тем, 1978–1979, временам — вещь вполне невинная. Никакая не политическая сатира, но стеб — причем мягкий и теплый, и в обе стороны советского света — по отношению как к зэкам, так и к Вождю. Собственно, это вечные русские «Отцы и дети» и притча о блудном сыне на новой фене, вслушайтесь (или вчитайтесь) в текст. Марксисты — мертвяки и доходяги — туземцы подобных песенных материков и архипелагов, см. канонический вариант «По тундре». Приметы, не особо шаламовские, лагерного быта тут вроде звеньев цепи, связывающей зэков со Сталиным, основное же в песне — ироничная и конфузливая сыновняя даже не симпатия, а любовь… В «Метр о поле» напечатаны не менее известные лагерные вещи Алешковского: «Окурочек» и «Лесбийская»; логика составителей понятна — лирика, какие претензии.

Однако «Лесбийская» — пусть экзотический и карикатурный, но тем не менее гимн однополой любви, да еще в специфическом антураже: всё, связанное с женскими зонами, табуировано у нас до сих пор — не столько цензурой, сколько общественным сознанием.

«Окурочек» — новелла как раз при всей своей сентиментальности очень шаламовская, о любви, не просто отменяющей границы между лагерем и волей, это песня с густым намеком на альтернативную властную иерархию:

что откровенно диссонирует с советскими представлениями о мироустройстве.

Я бы на месте и составителей, и гонителей напрягался как раз из-за явно провокационных «Окурочка» с «Лесбийской», а не толерантного — в тогдашнем смысле — «Товарища Сталина». Охотно, впрочем, допускаю, что «метропольцы» знали тогдашние «нельзя за флажки» лучше и тоньше. И все же не отпускает мысль о демонизации советской власти задним числом.

Роман киевского прозаика Алексея Никитина «Истеми» (красиво изданный «Ад Маргинемом») — своеобразный римейк «Кондуита и Швамбрании» Льва Кассиля. Завязка сюжета (арест четырех студентов-радиофизиков за игру «с политическим подтекстом») напрямую отсылает к эпизоду «КиШ», когда братьев Лёлю и Осю винтят чекисты за найденные при обыске швамбранские военные карты и планы заговорщиков. В финале беседы с начальником ЧК города Покровска 1919 года мальчишек угощают чаем с сахарином, награждают комплиментами и обещают в скором времени устроить в России светлую жизнь получше швамбранской.

Киевские студенты 1983–1984 годов заняты обустройством собственной реальности: разделили по своим швамбраниям, империям, каганатам и халифатам Евразию, воюют и торгуют; интриги, дипломатия.

Всё последующее дольше и горше сахарина: два месяца за Конторой, отчисление из универа, Советская армия, и — как подспудно констатируется со скупой мужской слезой — загубленные (пусть и не насовсем, хотя одна и насовсем) жизни.

Тут, собственно, и возникает вопрос, который уже не отпустит читателя, — о достоверности фабулы. Не о художественной правде («У Гоголя черт входит в избу — верю, у писателя N учительница в класс — не верю»), а именно о соответствии фактуры историческим или (в случае мутноватых бизнес-схем из романа «Истеми») — экономическим реалиям.

Воля ваша, но чрезвычайно трудно поверить в то, чтобы киевский КГБ вдруг поволок четырех ботаников в острог за геополитический виртуал. Да еще на закате Совка, когда астматический генсек К. У. Черненко олицетворял собой гниение и распад идеологии, похороны вождей превратились в шоу маст гоу, а первоклассники рассказывали политические анекдоты друг другу и родителям… Может, конечно, в УССР Контора отличалась особенной свирепостью, но не большей, думаю, чем глава МГБ Абакумов в 1951 году, который высказался об участниках некоего «Союза борьбы за дело революции» (16 юношей и девушек, обсуждавших, между прочим, план убийства Маленкова): «Способны только на болтовню… Серьезных террористических намерений у них не было».

Чекисты могли быть дураками, но едва ли — параноиками, а что с какого-то момента увлеклись игрой вместе с ребятами — достоверности сюжету не добавляет.

Это я всё к тому, что и тогда особым оруэллом не пахло, а уж сегодня с двойным подозрением следует относиться к разговорам о «запрещенности», цензуре и прочем неформате. Хотя последний теперь понятие не только вкусовое, но и политическое.

Продвинутая аудитория «Эха Москвы» все новогодние каникулы-2012 делилась впечатлениями о голубых: огоньках, галкиных, борях моисеевых. На высочайшем градусе сердец и глоток. Чего там было больше — гомофобии или гражданского протеста (а в декабре прогремели Сахаровы и Болотные, эховская аудитория самообольщалась и бралась за руки, чтоб не пропасть поодиночке), судить не берусь. Скорее, стремления заменить чужую попсу своей, социально близкой.

Впрочем, был краткий эпизод в обозримом прошлом, когда музыка преследовалась целыми жанрами. Всё тот же К. У. Черненко.

Появился список запрещенных рок-групп, зарубежных и наших, концертная деятельность прекратилась в принципе, редкие квартирники проходили в атмосфере тотального стрёма; именно тогда посадили культовых сегодня музыкантов — Алексея Романова из «Воскресенья» и екатеринбургского поэта и певца Александра Новикова.