Тут в пару Виктору Пелевину просится олигарх, узник и литератор Михаил Ходорковский, безупречно усвоивший — в своей тюремной публицистике — пелевинский прием эсхатологической констатации и обозначения трендов.
Позволю себе пространную цитату из статьи политолога («Политолога») Станислава Белковского «Стоп! А где Ходорковский?» (МК, 03.02.2012).
«Именно Ходорковский еще в 2004 году в „Кризисе либерализма в России“ первым поставил вопрос об ответственности наших статусных либералов за возникновение и становление режима, который нынче принято называть „путинским“. Тогда эта статья вызвала натуральную ярость у столпов РФ-либерализма — от неизменного Анатолия Чубайса до собственного же Ходорковского партнера Леонида Невзлина. Как же так?! — раздался оглушительный крик. — Ведь все мы знаем и обязаны понимать, что в бедах России виноват Владимир Путин с его „кровавой гэбней“, из сумрачных рядов которой выделяется фигура Игоря Сечина, топ-дизайнера и архитектора „дела ЮКОСа“. И если убрать Сечина плюс еще несколько самых одиозных фигур, а на их место поставить нас, свободную совесть нации, то с тем же Путиным еще очень и очень можно поработать.
Поползли ядовитые слухи, что Ходорковскому в тюрьме вводят какую-то специальную сыворотку, заставляющую его открывать огонь по собственным штабам.
Сейчас основные идеи „Кризиса либерализма“ стали общим местом. Только самые отчаянные маргиналы примутся отрицать, что путинизм есть логичное следствие и продолжение ельцинизма-чубайсизма, а покаяние элит — непременное условие каких бы то ни было решительных перемен в России. Если мы, конечно, говорим о переменах типа к лучшему, в направлении Европы.
Дальше.
В 2005–2008 гг. Ходорковский написал трехчастный цикл „Левый поворот“, в котором поставил уже вопрос об ответственности (или, если угодно, системной, местами патологической безответственности) глобальных элит и сформулировал предчувствие кризиса 2008 года. Он, пожалуй, сделал это первым, во всяком случае, в России и порусски.
В те же примерно времена заключенный предложил концепцию легитимации приватизации: как сделать так, чтобы народ наш поверил в справедливость самого понятия „частная собственность“ и принял результаты разгосударствления главных активов, созданных советской властью (или Господом Богом, если речь идет о всяких там землях и сокровищах подземных царств). Идеи МБХ по этой части нельзя было назвать сильно новыми по мировым меркам, но в нашей стране, да еще из уст одного из героев „большой“ приватизации 1990-х гг. это громко прозвучало опять же в первый раз. Ходорковский предложил собственникам крупнейших предприятий, получившим их некогда практически за бесценок, заплатить единовременный налог — так называемый windfall tax. Этот налог стал бы своего рода извинением правящего экономического класса за былую алчность и помог бы объяснить нашим согражданам, что злобный лозунг „Отнять и поделить!“ уже можно бесповоротно снять с повестки дня.
Тогда, полдесятилетия тому, политико-экономическая элита РФ идею windfall tax не без негодования отвергла. Действительно: зачем платить какой-то налог, пусть даже единовременный, если денег очень жалко, а народ наш — все равно быдло бессловесное? Сейчас, после Болотной площади и проспекта Сахарова, мне немало приходится встречаться с олигархами и вообще влиятельными людьми, которые все-таки задумались: а что же завтра? Словосочетание windfall tax в этих наших разговорах звучит все чаще и чаще. А тезис о „бессловесном быдле“ — реже и реже.
Не далее как в прошлом, 2011 году МБХ сформулировал программу конституционной реформы и описал модель президентско-парламентской республики. Вокруг этой модели нынче пляшет решающее большинство наличных политических сил России — как правило, не упоминая Ходорковского, но это уже неважно».
Между тем анимационный ролик-snuff, оставаясь в рамках гностического мифа, приобретает черты сериала, а для наших героев — сада расходящихся тропок. Владимир Путин снова стал президентом России, предварительно наводнив Россию концептуальной публицистикой. Иштар Борисовна Пугачева собирается забеременеть. Александр Проханов был одним из организаторов путингов, но ныне опять погружается в полуоппозиционный скепсис (цинизм-light). Михаил Ходорковский отказался подавать прошение о помиловании уходящему президенту Дмитрию Медведеву.
Виктор Пелевин снялся для своей биографии на фоне зарослей плюща. В неизменных темных очках. А еще рубашке в синюю клетку и джинсах мягко-бордового оттенка.
Больше подошла бы шинель, но некое ее крылатое подобие уже надел на первомайскую демонстрацию Путин. За неделю до инаугурации. Так и в пивную пошел, похожий на несколько обвисшего не то Бэтмена, не то демона.
Запоздалый репортаж
Рассказ
Я его увидел вблизи раньше многих. Соединила нас наркомания — с ударением на «и» в предпоследнем слоге.
Темы наркомании и литературы я застолбил за собой в областной газете. Вообще-то через запятую, но иногда вместе, хотя литература, конечно, с боку припека, ибо наркомания точнее всего рифмуется с музыкой. Я предупреждал молодежь о проклятой зависимости и восторженно живописал ранние гибели рок-легенд от овердоз. Восторг вызывало их рок-н-ролльное творчество, но и героические кончины тоже. Я клеймил порок и не мог устоять перед его жестким обаянием.
Страна тогда заторчала серьезно и, казалось, бесповоротно — молодые вымирали целыми микрорайонами, дурь прямо на границе России и нашего региона грузили из караванов в поезда, и было не разобрать, где кончаются басмачи караванного сопровождения и начинается транспортная милиция. Самопальные «винт» и «мулька» оставались забавой продвинутых, повсеместно заменяясь «черным», который через десяток лет так же безоговорочно уступил «крокодилу».
Торговали в школах, и далеко не травой, а тем же герычем или ханкой — вовсе не для того, чтобы подсадить малолеток. Просто так было безопасней. Да и удобней — на индустриальных окраинах именно школы заполняют клубный формат, даже вполне зрелые дяди, поддав или отсидев свое, сходились, окрестные зомби, на школьно-дискотечные огни. Школы, однако, были чем-то вроде наркобирж, точки же располагались чуть ли не в каждой второй квартире пролетарских жилмассивов.
Я, не рыбой в воде, но пообвыкся. Увлекся темой. Ездил на «спидовую» зону, где содержались осужденные (ударение на «у», второй слог) ВИЧ-инфицированные и туберкулезники. Строго раздельно, общими у них были только камеры ШИЗО и церковка, пристроенная к столовой и расписанная — с избыточной католической щедростью — выпускниками нашего художественного училища имени Врубеля, многие из которых, познакомившись с массовой 228-й статьей, выпускные творческие работы выполняли уже в качестве кольщиков или лагерных иконописцев. Художник — быстроглазый парень с пластикой пуганой кошки — бодро сообщил, что здесь перекумарился навсегда и теперь имеет время дождаться «арменикума». «Арменикумом» — якобы изобретенным в Армении средством от СПИДа — они там все бредили, и ждали его больше, чем амнистии. Кстати, с тех пор я о чудесном армянском снадобье ничего больше не слышал.
Еще я интервьюировал первого в городе больного СПИДом (именно больного, а не инфицированного, то есть смертника не потенциального, а реального) у него в хрущевке без входной двери, среди спящих тел и непроходящих уксусных запахов почти непрерывной варки. Через полгода он умер.
Но мне что, я не мажор, не эстет и даже не интеллигент, а если журналист, так ведь после родного городка, армии, Карабаха, северо-восточного Казахстана и пролетарских работ. О чем и сказал толстой, передник в горошек, пушерше, к которой заглянул без предварительного звонка, по наколке обычных ребят с улицы. Беседы, впрочем, не получилось, и не то чтобы она опасалась за конфиденциальность, а просто не понимала абстрактного к себе интереса. Даже при согласии с братками и участковым он представлялся излишним.